Сияние

С потолка капала вода в пластиковые кадки, которые мы притащили туда за сто тысяч километров, и прежде чем я успел доесть свою «Волну Цюаньдун», моя ложечка тоже обросла тонким слоем пушистого мха. Марианна и Кристабель пели «Милую я бросил под дождём» [39], устроившись рядом с заплесневелым роялем-миньон, в то время как Айлин играла – и неплохо играла, кстати. На Крисси было платье с серебряными блёстками. Марианна воткнула в волосы веточку лаванды. Максимо выдал в ответ «На Венере дождей не бывает» своим старомодным, как выдержанный ржаной виски, баритоном, и мы так хохотали, пока с люстр нам на головы капала вода, как будто никто в том убогом отельном баре никогда раньше не понимал, в чём ирония этой песни. [40] Они все пытались заставить Ринни спеть, но зашли не с той стороны. Я знаю мою девочку. Она споёт так, что вся Луна заслушается – если ты вырос в театре, то перед аплодисментами не устоишь, всё равно как не устоишь перед угощением. Но ван Руйен – это был наш штурман – хотел послушать «Колыбельную Каллисто». Плохой выбор, Ру! Это из «Вора света», и Северин скорее получила бы ножом для колки льда в глаз, чем сделала что-нибудь, имеющее хоть малейшее отношение к Перси, так что она колебалась. Кажется, я никогда раньше не видел её колеблющейся. Это было интересно. Только ей такое настроение как-то не шло.

Это был худший «Вальдорф» от Меркурия до Плутона, но нам казалось, что мы попали в самое восхитительное местечко в целом мире. Только мы, старая команда. Не считая Кристабель, которую мы стащили прямо на выходе из киношколы, пока её не сцапал кто-нибудь другой, и Франко, который ещё недавно ходил в коротких штанишках, мы все были вместе с Сатурна. Перетрахали друг друга, нарыдались из-за друг друга и снова друг с другом помирились. Максимо научил меня жонглировать. Я научил Сантьяго играть на гармонике и заказывать коктейль на одиннадцати языках. Марианна и Северин каждое утро плавали вместе в любом городе, где имелась хотя бы лужа. Только вдвоём, и их руки мелькали в дымке, и две тёмные головы походили на тюленей, направляющихся в открытое море.

Сдаётся мне, никто из нас той ночью не выспался. Я услышал, что Максимо и Марианна приступили к делу, когда мы с Ринни по пути в наш номер случайно ткнулись в их дверь. Позже я узнал, что у Крисси завязался роман с сигнальщиком. Малый был красив как статуя и говорил по-книжному, что превращало его в настоящую конфетку для нашей маленькой первой помощницы режиссёра.

Она мне об этом рассказала в монтажной, пока мы просматривали то, что наснимали ручными камерами в ту первую ночь. Мы увидели Кэролайн (она была нашим монтёром) и Горация, которые уединились у фонтана – большой латунной Афродиты, а как же иначе. Мы до того момента даже не знали, что между ними что-то было. Мы глядели на самих себя, скачущих во хмелю и ухмыляющихся на камеру. И мы улыбнулись в ответ собственным улыбкам, Крисси и я. Впервые улыбнулись после того, как всё случилось. Камера собирает секреты. Она собирает людей, и они навсегда остаются у неё в плену. Тогда-то Кристабель и рассказала мне про Ганима и про то, как он ей цитировал Чосера – на среднеанглийском, никак иначе, – пока они занимались любовью, со всеми гортанными паузами и хриплыми германскими согласными, и о том, как она не могла теперь на него смотреть, потому что если бы посмотрела, он бы пришёл в её каюту, а если бы пришёл, то предложил бы, а если бы предложил, она бы не смогла отказать, так что всё кончено, решила она.