Сияние

Забавно представлять себе, что поголовно все твои знакомцы состоят из плоти и крови. Ведь многие из близких друзей представляют собой всего лишь цитату, мимолетную мысль; другие обладают убогим телом, но подобно пчеловодам окружены тысячами летучих, жужжащих мыслей. Пастор Йоун до поры до времени только сюртук в руках Марелии — только сюртук в то судьбоносное мгновение, когда дядя Торстейдн в самом прямом смысле сталкивается с нею.

А столкновение нешуточное. Бампер ударяет ее точно под левое колено; ранка невелика, однако новые нейлоновые чулки, разумеется, порваны. В свете фар дядя Торстейдн, подняв голову от баранки, увидел широко открытый рот с невероятно белыми зубами, и из этого рта в полнейшее безмолвие церкви — мотор заглох — исторгся вопль.

В следующую минуту Христос на кресте капитулирует: радиатор, проломивший алтарь ровно посередине, врезался в подножие распятия и Христос, глядя Торстейдну в глаза, рухнул прямо на ветровое стекло.

В результате Торстейдн будет снова и снова задаваться вопросом, нет ли у наших жизней какого-то изначального предназначения, или есть лишь назначение, создаваемое нами самими.

— Ну почему я, который сотни раз, — (генетическая семейная тяга к преувеличениям!!), — в любую погоду, в глубочайшей депрессии колесил по стране, именно здесь забыл про поворот?

— Туман был, Торстейдн. Самый густой туман в твоей жизни.

— Это верно, но что-то мне воспрепятствовало.

Позднее «что-то» превратится в «посланца темных альвов[50]», а Марелия будет кивать и поддакивать: «Я еще утром, когда проснулась, почувствовала: что-то будет».

Все же, наверно, именно предопределение пожелало, чтобы в густом тумане, где так много всего совершается без нашего ведома, Торстейдн не повернул баранку, а вместо этого продолжал ехать вперед, прямо в открытые двери церкви, по центральному нефу, пока, стало быть, не вломился радиатором в алтарь. А когда до нее, той, что скоро будет моей новой тетушкой, дошло, что она уцелела, рука у нее разжалась, и сюртук пастора Йоуна упал, накрыв Христово седалище.

Торстейдн был отнюдь не бедняк. Это выяснилось, когда пришло время возмещать нанесенный ущерб: он попросту выстроил новую церковь рядом со старой. Он не скупился, судачили на стройке, пожалуй, даже слишком размахнулся, не иначе как от сотрясения мозга. Будто в калейдоскопе: легонько встряхнешь, и все меняется — узоры, краски, формы. Одни вдруг начинают говорить по-персидски, другие открывают художественные галереи. И вот теперь, когда Торстейдн, не задумываясь о состоянии собственного здоровья, выбрался из машины и увидел легко пострадавшую женщину рядом с лежащим на животе Христом, распростершим руки на радиаторе, он был совершенно очарован. Провел пальцами по ее до крови ободранному колену.

— Простите, ради Бога.

Однажды все происходит впервые, думал я, в полной растерянности сидя в «лендровере» и глядя на разорение.

— Меня зовут Торстейдн, я посол и непременно все здесь приведу в порядок, — сказал он, подхватил ее на руки и закружил, чтобы она обозрела урон. И в тот же миг обрушились хоры, со звоном и гулом органные трубы упали на искореженные «лендровером» церковные скамьи. Но Торстейдн смотрел в лицо девушки.

— Мне кажется, — сказал он, — мне кажется, это… — Он перевел дух и секунд пять молчал. — Ты ведь не замужем?

— Нет.

— То есть, вообще говоря, так не годится. Ну, въезжать в церковь, ненароком… Как тебя зовут?

— Марелия. Я просто хотела заменить цветы.

— Может, и так.

Я выкарабкался из Великого Разрушителя, а Торстейдн поспешно сказал:

— Нет-нет, это не мой сын, да и жены у меня сейчас нету, он мне племянник, мехи качает.

— Меня зовут Пьетюр! — крикнул я.

— Вот именно. Пьетюр. Ты бы пошел да нарвал цветочков вместо этих, которые… ну, сам видишь, ваза треснула. Непременно куплю новые вазы. И новые чулки, размеры бывают разные, и все такое… и обязательно выстрою новую церковь, это ясно.

— Хорошо бы, с черным швом, — сказала Марелия.

— Надо полагать, поблизости есть священник. Не мешало бы с ним договориться.

— Пастор Йоун спит еще.

— Так ведь можно его разбудить?

— Можно, конечно, только он вчера припозднился.

— Нынче он еще больше припозднится, — сказал Торстейдн. — Ты ведь пойдешь за меня замуж?

— Господи! Как, ты сказал, тебя зовут?

— Торстейдн из Дальвика.

— Пастор Йоун рассердится.

— Я же обещал тебе построить новую церковь.

— Я имею в виду… нет… ну конечно… Ты в Рейкьявике живешь? Мне всегда хотелось там побывать.

И Торстейдн опять расчувствовался. Не выпуская Марелию из объятий, он обвел ею опустошение вокруг и сказал:

— Все это пусть так и останется… это же… очень красиво…

Он поднес Марелию к пятнышкам крови на полу, между алтарем и радиатором, — маленькие красные пятнышки.

— Твоя кровь, пролитая за меня, — прошептал он, целуя ободранное колено.

— Скоро заживет, — сказала Марелия.