Сияние

Результаты пришли через несколько дней. Это было странное время. Я прекрасно себя чувствовал, и вдруг из носа потекло, в груди закололо. По всем признакам вроде бы обычное ОРВИ, но кто сказал, что одно исключает другое? И все же я жил полной жизнью. Как все приговоренные к смерти, я подобрел, стал любезнее со студентами, мерил благожелательным шагом университетские коридоры. В этот период мне пришлось принимать экзамен, и все получили отличные оценки. Дома я печально бродил по комнатам в шерстяном пиджаке и тапочках из овечьей шерсти. Я грустно прощался с мирком, где меня любили, который подарил мне достойную жизнь, полную тепла и заботы, – мирком, который я предал. Однажды вечером я чуть было не рассказал все Ицуми, но что-то меня удержало. Возможно, надежда, что все обойдется, что я спасусь, что все будет по-старому.

Я склонился над кроваткой моей дорогой Ленни, взял с полки книжку о саркофагах и сосудах-канопах и принялся читать вслух, гладя ее по голове, засыпая вместе с ней. Посреди ночи я рухнул со стула и покатился по полу, точно мумия в Британском музее. Я подумал, что сама судьба опрокинула мое тело, склонившееся над невинной кроваткой чудесной девочки, лучше которой не было на свете.

Пришли результаты анализов. Я хорошо помню синий конверт. Безликая медсестра вытащила его из гармошкообразной картотеки и с недоброжелательным видом вручила мне. Прежде чем открыть, я помедлил. Точно играл в «быть или не быть». Я взгромоздился верхом на невысокую кирпичную стену недалеко от Темзы, перед галереей Тейт. Если бы результат оказался положительным, я собрал бы вещи в коробку и ушел из дома. Отправился бы куда глаза глядят. Только сначала оставил бы письмо для Ицуми, для моей возлюбленной ичибан[6]. Проездом заскочил бы в Рим. Попросил бы тетю и дядю поменять составленное много лет назад завещание, в котором они указали меня как единственного наследника. Уговорил бы их завещать все Ленни. Так что у нее не было бы проблем с деньгами. Я показал бы им фотографию, на которой мы стоим перед лодками в Корновалье. Ленни завернулась в полотенце, а я обнимаю ее, как самый счастливый отец на свете. Захотел бы я встретиться с Костантино? Рассказал бы ему, что болен? Слишком многое пришлось бы ему объяснять. Вспоминая, как он обнял меня на прощание в нашу последнюю встречу, я растрогался и смутился. Я понял, что все мои дурацкие мысли о прощании с жизнью обращены только к нему одному. Стало ясно, что с фантазиями пора заканчивать и настало время просто открыть конверт.

«Отрицательный, – прочел я. – Отрицательный».

Я сыграл в русскую рулетку, и все обошлось. Револьвер не был заряжен. Я не стану одним из умирающих ангелов, бродящих по городу с потерянным взглядом, с замазанными гримом пятнами на лице. Я принадлежу к иному миру – миру здоровых людей, которые могут шушукаться по углам и не ходить к врачу.

На остальные показатели анализов я просто не обратил внимания. А потом позвонили из больницы, и так, случайно, я узнал, что у меня проблемы с фертильностью. Я был еще молод, и мне предложили пройти обследование. Так выяснилось, что я бесплоден. Не помню, чтобы я болел чем-то особенным. Я всегда с благодарностью вспоминал о том, что из-за проблемы с яичками мне удалось откосить от армии. Потом я восстановил в памяти свою медицинскую карту. Я вспомнил, что болел паротитом и ходил с распухшими красными ушами. И о том, как в подростковом возрасте у меня все горело там, внизу.

Я удивился, и только. Я опасался худшего. В тот миг остальное казалось мне мелким и незначительным. Я жалел себя, как жалеет художник неудавшееся творение. Круг замкнулся. Как и у тети Эуджении, у меня никогда не будет детей. Так и должно быть, учитывая мои особенности.

Пока я шел домой, я будто снова услышал слова Ленни: «Я так ждала тебя, Гвидо…» Теперь я знал, что это я ждал ее. Потому что, пока я слонялся по улицам, пока мешался в толпе среди спешащих с работы людей, я уже знал, что когда-нибудь мы встретимся. Ленни уже манила меня, призывая обернуться. И теперь, когда сама жизнь срывала с меня маску и половина лица уже обнажилась, я смело мог разоблачиться и заниматься любовью с женой без презерватива.

В тот вечер я сел на кроватку Ленни и сидел с ней допоздна, потом закрыл книжку и взял мою девочку за руку. Я перебирал ее пальчики, пока она не заснула. Скольких детей я держал за руку, а оказалось, что именно эта рука – та самая, единственная. Но Ленни – не моя дочь. Единственная девочка на свете, которую я бы хотел назвать своим ребенком, – не моя дочь.

Я подошел к Ицуми и поцеловал ее. Впервые мы занимались любовью открыто. Особой разницы я не ощутил. Но впервые в жизни я почувствовал, что призраки меня отпустили.