Сияние

Я снова перевел взгляд на эссе о Джакопо Понтормо и периоде Высокого Возрождения. Ленни вернулась на диван. Думаю, тогда-то она и изменилась. Я услышал какой-то чужой, не ее голос:

– Ты думаешь, это нормально, что бедную женщину вот так ограбили?

Я снял очки и посмотрел на нее:

– Думаю, нет.

– И это все, что ты можешь сказать? Ты ничего не можешь сделать?

– Ленни, а что я могу сделать? Не я же ее обокрал! Уверяю тебя, что я не разгуливаю по улицам и не граблю несчастных учительниц!

– И своих студентов ты тоже этому учишь? Вот так отвернуться и просто забыть?

– Я учу их истории искусства, и все мои студенты гораздо богаче меня. Они и без меня способны отвернуться и забыть.

Тогда ее тоненькое, недавно сформировавшееся тельце дрогнуло. Ленни поднялась с дивана и пошла в свою комнату. Там она разбила карету-копилку и вернулась с горкой монет, которую высыпала себе в футболку. Она подогнула ее края и подошла ко мне, а затем высыпала деньги на стол, прямо на работу о Доре Каррингтон.

– Сколько здесь? Посчитай!

Я разозлился и вместе с тем был смущен: я никогда не видел ее такой.

– Ну хорошо. Я поговорю с мамой. Она позвонит вашей классной руководительнице, и мы устроим сбор средств. Пройдемся со шляпой по кругу, согласна?

– Да.

– Как дела в школе?

– Нормально.

– Чем занимаетесь?

– Ничем.

Я наклонился, чтобы собрать мелкие монетки, и мы стали ползать по ковру. Мы впервые заговорили о жизни жестко и всерьез. Ленни выслушала меня и сказала:

– Я не смогу.

– Не сможешь что именно?

– Пока не знаю, но знаю, что не смогу.

– Почему, дорогая?

– Я слабая.

С трудом сдерживая слезы, я обнял ее и зашептал, что она совсем не слабая, а просто хрупкая, но на самом деле очень сильная. Потому что глубокие и сильные люди все такие ранимые. Они как герои древнегреческих мифов, о которых я столько читал ей перед сном. Ленни сделала вид, что слушает, но я видел, что она совсем одинока посреди огромного моря. И из воды торчит голенькая ахиллесова пята.

Потом она развернула подарок. Мы поужинали, и Флэннери, наша подруга-певица, запела «Ave Maria», а Кнут расплакался, как добрый разбойник, распятый рядом с Христом. Повсюду валялись бумажки, покачивались бокалы, после фейерверков везде витал запах пороха, а Нандо спрятался под диваном и высунул слюнявый язык, потому что до смерти боялся взрывов и шума. Я не спускал с нее глаз. Моя королева джунглей. Я сам настоял на этом подарке. Ицуми предлагала купить Ленни искусственную шубу. Но я был готов выложить кучу денег, ведь речь шла о моем отцовском достоинстве. И вот Ленни открывает коробку, раздвигает пенопласт, рвет пакет. В коробке лежит маленькая видеокамера, очень современная и легкая в управлении. Лучшая модель, которая представлена сегодня на рынке.

Глаза Ленни сияют. Она удивлена. Не понимаю, рада она или нет. Она смотрит на меня, потому что знает, что подарок выбрал я. Они кидается к нам с объятиями, целует, точнее, окутывает пышными волосами, и мы целуем ее жесткие струящиеся пряди, в которых смешались все запахи этого вечера.

Мы читаем инструкцию, ничего сложного в ней нет. Эта камера – настоящий технологический прорыв, с ней справится даже ребенок. Я попадаю в кадр первым.

– Hi, sweety, I’m your dad, Guido…

– Are you Spanish?

– I’m Italian.

– Bello d’Italia…[27]

Потом в кадре появляется Кнут; с бокалом в руках, он обращается к нам с речью, словно цитируя «Звездные войны»:

– Мы, великие капитаны будущего, собрались в ожидании послания…

– Какого послания, Кнут?

– Любите и побеждайте!

Вдруг звонит мобильный. Я выпутываюсь из родных объятий и бегу в сад. С бокалом в руке, в расстегнутой рубашке.

– Hello…

– Гвидо?

Тело горит, точно я провалился под лед.

– Ты где? Почему так шумно?

– Я в больнице.

– Что случилось?

– Пустяки.

– Что? Что с тобой?

– Несчастный случай.

– Ты ранен?

– Из носа течет, остальное в норме.

– Сломал?

– Похоже на то.

– Вот черт, тебе сломали нос…

Костантино в больнице, ждет, пока подойдет его очередь. Так что нам приходится говорить под шум чужих голосов, гулких, точно эхо в колодце. Он отвозил тещу и уже возвращался домой, когда в его машину вдруг въехала «альфа-ромео». Он вышел за ворота покурить, и в трубке воцарилась тишина.

– Мне лучше вернуться домой, в травмпункте слишком много народу.

– А как же нос?

– Уже не болит.

Я слышу, как Костантино идет по улице, как затягивается. Я спрашиваю, что он собирается делать, возьмет ли такси?

– Дойду пешком. Я сейчас возле нашего дома.

Я спрашиваю, как он.

– Здесь ничего не изменилось, только вот надписи замазали. Помнишь? «Здесь мы теряем время».

Потом он останавливается, замолкает. Я слышу дыхание в трубке.

– Ты где? Что делаешь?

На том конце какие-то странные звуки, похожие на шум вентилятора, а Костантино все молчит.

– Что это за звук?

– Я спустился к реке.

– Да, я слышу. Слушай, возвращайся наверх, ты пьян.

– Я больше не могу, Гвидо.

– Сними рубашку.

– Зачем?

– Я тоже сниму.

Я захожу в маленький сарайчик в саду и прячусь в темноте. Оттуда сподручней вести такой разговор.