Сияние

От звука собственного голоса Уэнди вздрогнула. Но прозвучавшая в нем твердая уверенность заставила ее наконец сдвинуться с места. Лезвие ножа ловило отблески света и разбрасывало их по шелку обоев. Ее тапочки шелестели по ворсу ковра. Нервы гудели, как высоковольтные провода.

Она дошла до поворота в главный коридор и выглянула из-за угла, готовя себя к тому, что может увидеть.

Но там тоже смотреть было не на что.

После секундного колебания она свернула в главный коридор. С каждым шагом в сторону затемненной лестницы в ней нарастали страх и осознание того, что она оставила своего спящего сына в одиночестве и без защиты. Шуршание подошв тапочек по ворсу ковра звучало в ее ушах громче и громче; дважды она оглядывалась через плечо, проверяя, не крадется ли кто-нибудь за ней вслед.

Так она добралась до лестничной площадки и положила руку на холодную стойку перил. Вниз в вестибюль вели девятнадцать широких ступеней. У нее было достаточно возможностей, чтобы сосчитать их. Девятнадцать уступов, покрытых ковровой дорожкой, и на каждом мог сейчас затаиться в ожидании Джек. Но нет. Джек, разумеется, был надежно заперт в кладовке за несокрушимой деревянной дверью и крепким металлическим засовом.

И все же вестибюль был темным и полнился тенями.

Ее пульс, сильный и частый, бился где-то в глубине горла.

Впереди и чуть левее стоял нараспашку латунный зев лифта, словно издевательски приглашая войти в него, чтобы совершить самую незабываемую поездку в жизни.

(Нет уж, спасибо)

Изнутри кабину украшали полосы розового и светло-кремового серпантина. Пол усыпали конфетти из двух праздничных хлопушек. В дальнем левом углу лежала пустая бутылка из-под шампанского.

Ей померещилось движение сверху, и она резко повернулась, чтобы посмотреть на другие девятнадцать ступеней, которые вели на темную лестничную площадку третьего этажа. Уэнди ничего не увидела, но у нее осталось тревожное чувство, что краем глаза она все-таки успела уловить, как нечто

(нечто)

поспешно скрылось во мраке, прежде чем она сумела разглядеть его.

Уэнди снова устремила взгляд вниз.

Рука, сжимавшая рукоятку ножа, сильно вспотела; она переложила оружие в левую руку, тщательно вытерла правую ладонь о махровую ткань халата и опять обхватила ею рукоятку. Почти не отдавая себе отчета в том, что мозг дал телу команду двигаться вперед, она начала спускаться – сначала левая нога, потом правая, левая, правая, а ее свободная рука легко скользила по перилам.

(Так где же ваша вечеринка? Не дайте мне спугнуть вас – побитую молью ветошь, заплесневелые куски дерьма! Вы же не испугаетесь одинокой женщины с ножом? Включайте музыку повсюду! Давайте немного повеселимся вместе!)

Десять ступеней вниз, дюжина, чертова дюжина.

Вестибюль сейчас подсвечивался лишь лампами холла второго этажа, и она вспомнила, что полное освещение холла сможет включить либо от ресторанных дверей, либо из кабинета управляющего.

Но свет пробивался и откуда-то еще – белый и приглушенный.

Ну конечно! Флюоресцентные лампы. В кухне.

Она задержалась на тринадцатой ступени, силясь вспомнить, выключила ли в кухне свет, когда они с Дэнни уходили оттуда. И попросту не смогла.

Чуть ниже ее в вестибюле высокие спинки кожаных кресел отбрасывали особенно густые тени. Стекло входных дверей было словно задрапировано снаружи белыми покрывалами из нанесенного ветром снега. Латунные пуговицы диванных подушек тускло поблескивали, словно кошачьи глаза. Здесь можно было найти добрую сотню мест, чтобы притаиться.

На непослушных от страха ногах она продолжила спуск.

Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать.

(Первый этаж, мадам. Пожалуйста, будьте осторожны.)

Двери бального зала стояли распахнутыми, но за ними царил кромешный мрак. Из помещения доносилось тиканье, словно от бомбы с часовым механизмом. Она замерла, но потом вспомнила о часах на каминной полке, тех часах, что были накрыты стеклянным колпаком. Кто-то, Джек или Дэнни, завел их… или они завелись сами по себе, как и многое другое в «Оверлуке».

Она повернулась к стойке регистрации, чтобы пройти сквозь нее в кабинет управляющего и попасть в кухню. Легкий матовый серебристый отсвет – поднос, за которым она пришла.

Затем начали бить часы – точнее, негромко позвякивать.

Уэнди вновь застыла на месте, проведя кончиком языка по пересохшему нёбу. Но потом расслабилась. Часы отмечали наступление восьми часов, только и всего. Было восемь часов вечера.

…пять, шесть, семь…

Она считала. Ей почему-то показалось, что будет неправильно идти дальше, пока часы не умолкнут.

…восемь… девять…

(??Девять??)

…десять… одиннадцать…