Сияние базальтовых гор

— Дорогие гости! Моя единственная дочь сегодня вступает в новую жизнь. Пожелаем же Антону и Зиночке счастья с первого шага их большой жизни. Я пью за новую счастливую советскую семью.

За первым бокалом последовал второй, третий…

Начались оживлённые разговоры, взаимные шутки.

Ира включила радиолу и сделала реверанс перед Дмитрием Дмитриевичем, приглашая его на вальс. Этот с виду медлительный человек становился чрезвычайно лёгким, подвижным в танце. Даже профессор Кремлёв не удержался от комплимента:

— Мой Володя слывёт виртуозом по части вальсов, но куда ему до такого танцора!

После танцев Лукерья Ивановна снова пригласила всех к столу. Зазвенели бокалы. Потом комнату заполнила мелодия любимой песни профессора.

— «Славное море, священный Байкал», — с расстановкой выводил Баканов. Напев подхватили Прозоров, Дмитрий Дмитриевич, Антон. Когда песню повели мягкие женские голоса, запел и Пётр Кузьмич.

…Свадебный бал продолжался.

ГЛАВА IV ПЕРВАЯ ИСКУССТВЕННАЯ ТУЧА

Часов около семи утра со стороны Базальтового перевала донёсся грохот, напоминающий раскаты надвигающейся грозы. И вслед за ним над Кедровой горой, к северо-западу от усадьбы показались причудливо завихряющиеся и быстро растущие кудрявые барашки облаков, постепенно меняющие свою огненно-жёлтую окраску на серебристо-белую. Они разрастались с необычайной быстротой и минут через пять слились, образовав большую многоярусную тучу.

Сколько было этих «барашков», никто не успел, а, может, и не догадался сосчитать.

С первыми раскатами грома этой непонятной в чистом небе грозы все обитатели особняка высыпали на поляну. Каждый высказывал своё мнение и догадку. Ефим Степанович Темляк, рыбовод прудового хозяйства, поглаживая реденькую белую бородку, подмигнул стоящему рядом Споряну и заметил с восхищением:

— Вот это маскировочка! Под прикрытием такой завесы можно опрокинуть любую блицстратегию…

Споряну, занятый своими мыслями, не ответил.

— У вас, Ефим Степанович, оказывается, всё ещё не прошёл фронтовой зуд, — сказал кто-то.

— Не с той стороны вы смотрите, — ответил рыбовод, сделав сердитое лицо. — Война не моя профессия, но кулак нам с вами надо держать всегда натренированным.

— Смотрите, смотрите! — закричали в один голос несколько человек. — Как она жмёт к земле!..

— Похоже, обратится в дождик, — нараспев протянул кладовщик Зосим Лукич.

Почти в то же мгновение упали на землю крупные холодные капли.

— Васятка, тащи дождевики! — расплывшись в улыбке, крикнул Ефим Темляк сыну.

Через несколько минут люди стояли в плащах с капюшонами, подняв кверху головы и стараясь понять, что происходит в толще этой серой туманообразной мути. Потоки ливня, отклоняемого порывами сильного ветра, то клонили кроны деревьев в одну сторону, то набегали вихрем с другой, то силой давили на лес сверху, срывая хвою, листву и молодые ветки. Люди стояли молча, всматриваясь в разбушевавшуюся стихию. Зосим Лукич заговорил первым.

— Д-а-а-а-а! Не иначе, как наш старик посеял ветер, вот и выросла буря. Ох, уж эти эксперименты! Взлетим когда-нибудь со всем посадом на воздух. Приедут из города — и черепков не соберут. «Была, скажут, лаборатория, а теперь не поможет и амбулатория».

— Ой, Зосим Лукич, — возразил Ефим Темляк, — полвека вы прожили, а определиться в жизни всё не можете. Себя напрасно мучаете. Не для риска вы рождены, а для покоя. За розами ухаживать бы вам да вкушать ароматы. Шли бы лучше садовником к профессору Русанову. Там — всё по вас: тишь да гладь…

— Тьфу, зубоскал! — с сердцем сказал Зосим Лукич.

Ефим Степанович перевёл разговор на другую тему и, обращаясь к сыну, сказал:

— Васятка! Сбегай-ка на пруд, посмотри у мостков мерку. Вода, никак, всё прибывает. Может, позвонить на створы, аварийные водосбросы открыть. Беги, сынок, да смотри хорошенько.

Когда сын ушёл, Ефим Степанович постоял немного молча, потом достал кисет и стал набивать трубку, прикрывая табак полой плаща. Раскурив и зажав трубку в кулак, чтобы не попадал дождь, он со скрытым лукавством возобновил разговор:

— Мне думается, Зосим Лукич, что твой страх сродни одной болезни. У нас в Байкалове был такой мужичок. На него частенько находило какое-то наваждение. Говорят, сердце у него было устроено не по норме. Ударит, окажем, гром — он встрепенётся, спрячется в самое что ни есть тёмное место. Раз как-то, во время ледохода у нас против села получился большой затор, К вечеру Тобол вышел из берегов. И вот к ночи затор лопнул, да с такой силой, что застонали стены домов, задребезжали стёкла в окнах. Мужичонка этот сиганул с трубкой в зубах на сеновал, зарылся в сено да со страху и заронил искру… Так бы и сгорел, кабы соседи не вытащили.

— К чему ты это клонишь, Ефим?

— Да так, к слову пришлось. Но оно и пользу иметь может. Ты же на складе приставлен к делу. А там мало ли разных гремучих смесей. Разволнуешься — недолго и сплоховать. Стукнешь нечаянно одно, а оно жахнет по другому, ну, и прощай, Зосим Лукич! Да что Зосим Лукич — вся усадьба комаром в небо улетит…