Сияние Каракума (сборник)

— А-а, Сурай!.. Здравствуй, дочка! Да какая же ты красавица стала! Честное слово, в старину таких не было. Тогда всё больше кривые да рябые были. А про таких, как ты, только в сказках рассказывали: «Жила-была пери, такая красавица! Не ешь, не пей, а только любуйся её красотой». А сейчас откуда что и берётся! Куда ни глянь — одни красавицы! — И он засмеялся. Засмеялась и Сурай. — Ну, садись, садись! И рассказывай — как здоровье Дурсун и что у тебя хорошего?

Сурай села на край кошмы и сказала, стараясь казаться взрослой:

— Ай, Вели-ага! Да ничего хорошего. Всё плохо.

— Х-ха! — засмеялся Вели-ага. — Да что же V цыплёнка может быть плохого? Ходит за матерью, клюёт себе зёрнышки.

— Нет, вы не смейтесь, Вели-ага! Правда, ничего хорошего. Потому-то я и пришла поговорить с вамп.

— Постой! Сейчас поговорим, — остановил её Вели-ага и, повернувшись к дому, вскинул голову, сдвинул брови и крикнул строго: — Эй, Набаг! Не слышишь, что ли, что гостья пришла? Дай-ка чаю да конфет, что я вчера привёз. — И вдруг улыбнулся: — Э, умница! Она уж несёт.

И в самом деле как раз в это время из дома вышла хлопотливая, уютная старушка с подносом в руках, на котором стояли два чайника, две пиалы и ваза с конфетами. Она приветливо поздоровалась с Сурай и поставила поднос на кошму между стариком и гостьей.

— Вот я говорил тебе про пери, — весело блеснув глазами, сказал Вели-ага. — А по мне, честное слово, моя старуха лучше всякой пери. Я хоть и не любуюсь её красотой, да зато ем и пью в своё удовольствие. А с пери с голоду умрёшь. Ведь с ней не ешь, не пей, только любуйся…

— Ай, язык без костей! — улыбаясь и хмурясь, махнула рукой старушка и пошла в дом.

А Сурай от души хохотала, забыв все свои горести.

Вели-ага налил чаю.

— Ну, пей, дочка! И рассказывай — что у тебя там случилось?

Сурай подробно рассказала ему, как она училась у Екатерины Павловны играть на рояле и не думала, что у неё хороший голос. А прошлой зимой после уроков, когда все разошлись по домам, она осталась в классе одна, потому что дежурила и должна была кое-что прибрать. И вот она запела что-то, и ей понравилось, как в пустом классе и в коридоре голос её раздаётся гулкогулко. Тогда она громче запела, во весь голос. И вдруг видит — в дверях стоит Екатерина Павловна и смотрит на неё с удивлением:

— Это ты тут поёшь?

Сурай испугалась.

— Простите, Екатерина Павловна! Я больше не буду. Я думала, все ушли…

А Екатерина Павловна улыбнулась. Она хоть и строгая, а добрая.

— Нет, дружок, ты мне ещё что-нибудь спой. Только пойдём к роялю. Я буду тебе аккомпанировать. А ты не стесняйся, пой во весь голос, как тебе хочется…

И она вошла в класс, села за рояль, а Сурай стала петь. И под рояль-то, оказывается, легче петь и голос звучит ещё лучше. Она спела три песни. Екатерина Пав-ловна встала и чуть не со слезами обняла и крепко поцеловала её.

— Ах, моя милая! Да у тебя же такой голос, что тебе непременно надо поехать в Ашхабад в музыкальную школу, потом в Москву в консерваторию. Ты будешь настоящей оперной певицей.

— Да неужели же так?..

Екатерина Павловна посадила её рядом с собой и долго говорила о том, какое это счастье иметь хороший голос, что она сама когда-то мечтала быть певицей, училась в консерватории, потом простудилась, потеряла голос и окончила консерваторию уже по классу рояля.

— Да, моя милая, голос надо беречь, не кричать, не простуживать горло. И мало иметь хороший голос, пало быть ещё очень культурным человеком, всё понимать, всё чувствовать, а главное — упорно трудиться, добиваться совершенства, только тогда твоё пение будет доставлять людям радость. Вот кончишь десятилетку и поезжай в Ашхабад. А пока я тебя буду учить.

И она дала Сурай две книги: одну про Шаляпина, другую про Нежданову, чтоб Сурай знала, как они учились и добивались славы.

— Да что же тут плохого? — нетерпеливо перебил Вели-ага. Рассказ Сурай взволновал его. — Разве ты ещё не кончила десятилетку?

— Кончила, Вели-ага, вот уже неделя, как кончила.

— Э, так бы и сказала!.. Так в чём же дело? Что плохого-то? Раз у тебя такой голос и ты кончила десятилетку, так и поезжай с богом в Ашхабад, учись себе и людям на радость. Денег, что ли нет? Так я дам тебе.

— Нет, Вели-ага, всё есть, но мама не пускает, не хочет, чтоб я училась петь.

— Э, Дурсун!.. Да что она понимает! — махнул рукой Вели-ага. — Дома она сейчас?

— Дома, спит на веранде.

— А-а! Ну пусть спит. Выспится, добрее будет. А мы с тобой посидим, попьём чайку, а как схлынет жара, пойдём к ней Двоих-то нас она авось не осилит.

Эти слова долетели до ушей Набат. Она высунулась в окно и спросила:

— Это куда же ты собираешься?

— Да к Дурсун хочу сходить, попробовать, что у неё за плов сегодня.

— К Дурсун?.. А забыл, что за тобой должны приехать? Вон уж пятый час…

— О, верно! — вдруг вспомнил Вели-ага и почесал затылок. — А у меня ещё и струны не натянуты. Ну ничего, дочка, завтра поговорим с Дурсун. Авось ничего не случится. И она будет жива, и мы будем живы.