Сияние первой любви

На рассвете снова зазвонил телефон. И надо было протянуть руку, взять его и ответить… Но сил почему-то не было. И страх сковал такой, будто она знала, что ей скажет Сережа.

– Тань… – услышала она его глухой голос в трубке. – Тань…

Было слышно, как он вдохнул в себя воздух и замер, будто не мог выдохнуть его вместе со словами.

Холодок пробежал у нее по спине. И даже не холодок, а предчувствие того самого ужасного, которое пришло осознанием в тот момент, когда зазвонил телефон.

– Тань… Тамара умерла, – выдохнул наконец Сережа. – Я уснул, а она умерла… Врачи объяснили – от стремительно развившейся тромбоэмболии.

– Сереж, но как же так… Что же это…

– Сказали, так бывает в послеоперационный период… Все, Тань, не могу больше говорить… Не могу…

Телефон пискнул и замолчал, и она еще долго глядела на равнодушный дисплей. Глядела, как высвечиваются на нем уходящие минуты. Одна, другая, третья. Потом отложила телефон в сторону, закрыла руками лицо. Но в темноте, под веками, высвечивались те же минуты, уходящие в никуда.

Надо было встать, надо было пойти к девочкам. Надо им сказать, что мамы больше нет. Но пусть не сию минуту, пусть немного позже… Ведь минутам все равно, в которую из них девочки сами проснутся. Зазвонит будильник – и проснутся…

Наверное, час прошел с момента Сережиного звонка. А может, полтора часа. И страшно оторвать руки от лица, взглянуть на дисплей телефона. Пусть, пусть зазвенит будильник у девочек… Отсюда, из гостиной, слышно, как он разливается мелодичным звонком…

Хотя будильника она не услышала. Наверное, потому, что боялась услышать. Отняла руки от лица, когда в гостиную заглянула Надя, пробормотала сонно:

– Вы еще не ушли, да? А я думала…

И тут же произнесла испуганно:

– Ой… А вы чего так сидите? Плачете, что ли? Что-то случилось, да? Что, говорите!

– Да, Наденька, случилось, – тихо произнесла Таня, не узнавая своего шелестящего безысходностью голоса. – Позови Верочку, пожалуйста…

– Что-нибудь с мамой, да? Господи, говорите уже! Что с мамой? – быстро спросила Надя. Потом крикнула в сторону коридора почти истерически: – Верка, вставай! Иди сюда, слышишь, Верка?

Прибежала Верочка, на ходу протирая сонные глаза, встала рядом с сестрой:

– Надька, ну что опять? Почему ты меня все время пугаешь? Случилось что-нибудь, да?

Надо было говорить. Но как, как, черт возьми, это говорить? Как произнести эти страшные слова, как?

– Девочки… Ночью мама… Она умерла, девочки…

– Нет… Этого не может быть! Что вы говорите! – в ужасе прошептала Надя и даже ладонью повела в воздухе, отрицая услышанное. – Операция же прошла успешно, что вы говорите… Она не могла умереть! Не могла!

– У мамы стремительно развилась тромбоэмболия, так папа сказал… Вернее, ему врачи сказали. Так бывает в послеоперационный период…

– Вам папа звонил? Когда?

– Час назад. Или полтора… Девочки, мамы нет больше. Мне очень жаль…

Верочка вскрикнула, обняла за плечи сестру, прижалась к ней сильно, будто пыталась таким образом защититься от горестной новости. Надя стояла соляным столбиком, глядя прямо перед собой. Глаза ее блестели, но были сухи. Отчаянно сухи.

Потом ее глаза обратились на Таню, и сквозь отчаяние явственно блеснула ненависть – острая, пронизывающая, принявшая в себя первую эмоцию горя. Ненависть-спасение. Ненависть-сублимация. Ненависть-гнев. Дрогнув крыльями носа, Наденька произнесла тихо:

– Я прошу вас, уйдите отсюда, пожалуйста. Я вас очень прошу… Немедленно уйдите… Это из-за вас мама умерла, неужели вы этого не понимаете?

– Надьк, ты чего! – сквозь рыдания проговорила Верочка, продолжая цепляться за сестру. – Перестань, Надька…

– Не перестану! – звонко и горестно ответила Надя, стряхивая с себя Верочкины руки. – Ты что, Верка, совсем не понимаешь ничего, да? Я ведь все давно поняла… Я давно поняла, зачем сюда эта женщина заявилась… И вовсе не для того, чтобы якобы за нами присматривать! Она решила занять мамино место, вот для чего! Я поняла! Я поняла!

И, обращаясь к Тане, продолжила так же звонко и горестно:

– Вы ведь именно этого хотели, правда? Хотели, чтобы наша мама умерла, для вас место освободила?

Верочка всхлипнула и замолчала, с опаской глядя на сестру. Потом произнесла тихо:

– Надька, что ты несешь… Откуда тетя Таня могла знать, что мама…

Верочка не договорила, снова заплакала. А Надя продолжила, вкладывая в свое обвинение более изуверские нотки:

– А только вы зря надеялись, что можете занять мамино место! Не будет как в кино, не будете вы никогда доброй мачехой, понятно? Не получится у вас! Мы всегда будем помнить, что это из-за вас мама умерла! И папе тоже скажем… Скажем, что… Если вы тут останетесь, мы с Веркой из дома уйдем! И никогда уже не вернемся! Мы никогда не будем жить рядом с вами, и не надейтесь!

– Я не останусь, Наденька, – тихо проговорила Таня, – не бойся, я не останусь…

– Тогда уходите прямо сейчас! Пожалуйста, я вас очень прошу! И не приходите сюда больше никогда! И не думайте, что время пройдет и мы все забудем! Никогда мы с Веркой вас не примем, никогда… Пусть хоть сто лет пройдет…