Сияние снегов (сборник)

Зеленой палаткой
в зеленом лесу
час радости краткой
от смерти спасу.

Спасу и помножу

на крест и мечту
и царскому ложу
его предпочту…

Лесного народа

немой хоровод
кровавого хода
времен не прервет.

Не шорохом хвойным

(он так поредел)
доносам и войнам
прядется предел.

Но разве не так ли

всесильный Господь
из роли в спектакле
не вызволит плоть?

Куда ж мы поденем

свой гонор и страх?
Не Божьим веленьем
живем в городах.

Себе для улова

нас путает бес
веселья земного
просить у небес.

От этой привычки

уводит бедняг
тропа с электрички
сквозь мелкий ивняк.

Час радости пробил

над веком забот,
и ангел меж ребер
в дорогу зовет.

Нет милости проще,

нет чуда святей,
чем свежие рощи
и дождик с ветвей.

Как были бы грубы

болезнь и любовь,
когда бы не трубы
берез и дубов.

Им ветки ломая,

с них лыко дерем, –
а кротость немая
нам платит добром.

Хлебнем для сугрева

и камушком в ларь,
что духом чрез древо
становится тварь.

Любимой и другу

как Вечности знак
органную фугу
играет сосняк.

Над речкой, над кручей,

над горем и злом
медвяно-колючий
колышется звон.

По влажным оврагам

цветет бузина,
и любящим благом
душа спасена.

Бессмысленным? Ой ли!

Лишь горечь и мрак
скрываются в пойле,
что стряпал дурак.

Неужто же эта

священная связь
не волей поэта
из тьмы создалась?

И лад из развала,

и праздник из зол
не мудрость воззвала,
не дух произвел?

То молвить могли бы,

листвой говоря,
осины и липы,
да нет словаря…

В терновую б заросль

враля и ханжу.
А что не сказалось,
уже не скажу.

Обугленной палкой

в костре вороша,
мне родины жалко
и жаль мураша…

Спросите у сосен

на их языке:
а что мы уносим
с собой в рюкзаке?

Что было случайным,

что стало родным,
доверие к тайнам,
цветенье и дым.

Дух горечи сладкой,

туман и росу –
с зеленой палаткой
в зеленом лесу.

1976

«Между печалью и ничем…»

Между печалью и ничем
мы выбрали печаль.
И спросит кто-нибудь «зачем?»,
а кто-то скажет «жаль».

И то ли чернь, а то ли знать,

смеясь, махнет рукой.
А нам не время объяснять
и думать про покой.

Нас в мире горсть на сотни лет,

на тысячу земель,
и в нас не меркнет горний свет,
не сякнет Божий хмель.

Нам – как дышать, – приняв печать

гонений и разлук, –
огнем на искру отвечать
и музыкой – на звук.

И обреченностью кресту,

и горечью питья
мы искупаем суету
и грубость бытия.

Мы оставляем души здесь,

чтоб некогда Господь
простил нам творческую спесь
и ропщущую плоть.

И нам идти, идти, идти,

пока стучат сердца,
и знать, что нету у пути
ни меры, ни конца.

Когда к нам ангелы прильнут,

лаская тишиной,
мы лишь на несколько минут
забудемся душой.

И снова – за листы поэм,

за кисти, за рояль, –
между печалью и ничем
избравшие печаль.

1977

Ода тополям