Сияние снегов

Отпевший память Стенькам и Емелькам,
в зените дней пред горем не смирясь,
я видел Волгу жаждая, но мельком,
давным-давно, единый в жизни раз, –

когда, в прозренье болестном и горьком,

и никого за участь не коря,
я ждал этапа в пересыльном Горьком,
а путь мой был на север, в лагеря.

В те дни еще я не дорос до старца,

в крови не смолк горячечный порыв,
и Волги лик в душе моей остался,
на крестный путь ее благословив.

Я слушал сны, лицо в ладони спрятав,

меня томила яви нагота,
и снились мне Самара и Саратов,
которым я не снился никогда.

Свет волжских вод вбирал из-под угара, –

нам век с лихвой за вольность отплатил:
ведь Волга тоже с горя подыхала
под злым дерьмом каналов и плотин.

Заря во мрак спустила коромысло,

у мертвых вод застыли времена, –
как стать могло, что ум лишился смысла,
стихи в тюрьме и Волга пленена?

В безумный час душа ожглась о строчки

и в скорбной думе вымокла от слез:
по той ли шири странствовал Островский,
свою «Грозу» отсюда ли привез?

Смещался мир, спуск начинался в ад мой,

смыкалась тьма, и не было кругов,
и думал узник с грустию невнятной,
что Ленин родом с этих берегов…

Добро, мой дух, что не сошел с поста ты

о той поре над рябью золотой,
а жаль – сгубили Волгу супостаты:
была царицей, стала – сиротой.

(1988–1989)

Битва

В ночном, горячем, спутанном лесу,
где хмурый хмель, смола и паутина,
вбирая в ноздри беглую красу,
летят самцы на брачный поединок.

И вот, чертя смертельные круги,

хрипя и пенясь чувственною бурей,
рога в рога ударятся враги,
и дрогнет мир, обрызган кровью бурой.

И будет битва, яростью равна,

шатать стволы, гореть в огромных ранах.
И будет ждать, покорная, она,
дрожа душой за одного из равных…

В поэзии, как в свадебном лесу,

но только тех, кто цельностью означен,
земные страсти весело несут
в большую жизнь – к паденьям и удачам.

Ну вот и я сквозь заросли искусств

несусь по строфам, шумным и росистым,
на милый зов, на роковой искус –
с великолепным недругом сразиться.

1948

Смутное время