Сияние жизни

— Нет. Обреченность — это когда ты не можешь ничего сделать.

Женщина открыла глаз и посмотрела на него.

— Ага, значит. То есть, ты можешь что-то сделать со своим статусом подопытного?

— Да. Я могу умереть.

Кацураги открыла второй глаз, и Синдзи с изумлением задумался: «А что я такого сказал?»

— Синдзи-кун, тебя держит только желание жить?

Синдзи сел в траву.

— Нет, Мисато-сан. И не мне вам говорить, что есть долг.

— А, ну да.

Она вновь закрыла глаза, и тон ее ответа Синдзи совсем не понравился. К тому же, Кацураги упорно делала вид, что ни Рей, ни Аски тут нет.

— Знаешь, Синдзи-кун, я вот думала, что решения принимаю я. Потом, получив опечатанные конверты с приказами, — что я даже вне базы получаю определяющие команды от твоего отца, а по ситуации решаю сама. Но вот выясняется, что «потери после пребывания в объекте „Окно“ могут превышать тридцать процентов личного состава»…

Женщина выдернула травинку, повертела ее и не глядя сунула себе в рот.

— Так что, хоть расстреляй я этих мудаков, хоть отпусти во мглу — один хрен, все предусмотрено и предопределено.

Синдзи оглянулся. Рей со странным выражением лица — пониманием, что ли, — смотрела на лежащую Мисато-сан, а Аска медленно переводила взгляд с него на полковника, и ее ошарашенная гримаса была замечательнейшей иллюстрацией к этому диалогу. Он вновь посмотрел на Кацураги.

— Знаешь, Синдзи-кун, я раньше дружила с одним… Приютским. Ну, выросли, закрутилось, потом оба поняли, что судьбы нас уводят по разные стороны войны, а назад дороги нет. Оба уже людьми войны стали. Его в сливки унесло, меня — в задницу какую-то. И как я не старайся — все равно задница. Как он не пыжься — один черт сливки…

Она помолчала немного, гоняя стебелек полными пересохшими губами.

— Ах, как я за вас, ребятки, ухватилась — вот оно, нет судьбы на войне!.. Ангелы, «Прорыв» этот, и — я, я все решу! Устрою, как надо, в лучшем виде!

Мисато-сан оперлась на локти и поднялась, открыв, наконец, глаза, вытащила изо рта травинку, нахмурилась, выкинула ее.

— А ты говоришь — долг, Синдзи-кун.

Зашуршали кусты, и Кацураги пропала, словно и не было. Икари смотрел на еще дрожащие ослепительно зеленые ветки и не знал, что ему чувствовать. Пока вроде как выходила грусть и отрешенное понимание.

— Эй, Синдзи, — тихо позвала рыжая. — Ты это, облей меня, водой-то. А то что-то мерещится всякое…

— Ты или ныряй, Аска, или прикройся, — не оборачиваясь, ответил он.

Девушка выругалась, и послышался плеск.

* * *

На столе стояли бутылки, в воздухе — плотный сигаретный дым, разрезаемый под потолком вентилятором. Дым клубился вокруг тусклой лампы, ускорялся лопастями и уходил в затемненные углы. Синдзи валялся в плетеном кресле, вывалив ноги на стол, а напротив в той же позе сидел Сигеру Аоба.

— Ты же больше, чем я проводишь времени в аду…

Сигеру для убедительности покачал стаканом, и желтоватая жидкость тяжело плеснула, пустив слабый блик. Пальцами той же руки он держал зажженную сигарету.

— Мы все в аду, Аоба, он внутри нас. И вопрос лишь в том, сколько этого ада мы притаскиваем с собой в мир.

Собеседник глотнул из стакана и поморщился — то ли от спиртного, то ли от слов Синдзи.

— Ты философ, «пилот Микадо».

Синдзи выпрямился, сбрасывая ноги со стола, и грохнул кулаком по крышке:

— А ты — нет?! Ты из-за дебильной идеи угробил столько людей! Нравится чувствовать себя убийцей?

— Ну да, — хмыкнул Сигеру. — Тебе-то ведь не привыкать к таким ощущениям. Пак-Хао, Харбин, какая-то срань в Корее… Да, и ты забыл, кто подбил машины дезертиров? «Бог войны», мать твою…

Синдзи почувствовал, что ему нехорошо. Слова кружились в голове и вызывали тошноту.

— Слушай, почему тебе не сдохнуть, а?

— Так я уже, — сказал Сигеру и с наглой ухмылкой затянулся сигаретой. — За что тебе очень благодарен.

Щелкнул предохранитель пистолета, и над стволом замерла переносица мертвого пьянчужки.

— Давай-давай, — подбодрил его Аоба. — Самый надежный способ дезертировать. Или в ЕВЕ оно полегче стрелять в товарищей?

Мушка заплясала, и целик никак не мог поймать ее в объятия.

— Хотя… — задумался Сигеру. — Ты же кого-то шлепнул там, возле твоего «Типа»… Да. Кто это был? Ах, прости, что спрашиваю — тебе-то плевать на людишек…

Синдзи ощутил леденящую кровь ярость. Пляшущая рука обросла сталью, на ней защелкнулись замки, пальцы окаменели, ложась не на собачку — на гашетку.

— Сдохни, сука, — прошипел он.

Пуля снесла дезертиру пол головы, и Аоба завалился назад вместе с креслом. Золотистые плетеные ножки, нелепо выброшенная нога в ботинке… Синдзи, тяжело дыша, опускал руку и вдруг услышал тихий хрип.

— Херово… Не разучись убивать… Без ЕВЫ-то… Кххха…

* * *

Он вскочил, сел и уже привычно успел увидеть остатки видения, словно нарисованные на сплошном пологе мрака.

— Икари…

Синдзи ничего не ответил. Разрывающие сердце эмоции таяли, растекались дымом, пережженные сном. Холод ночного пробуждения, бисеринки пота и грубые, как наждак, простыни.

— Сны?

— Да, Рей.

— Тебе плохо?

— Было. Там.

Девушка помолчала и обняла его покрепче:

— Ты выбрасываешь все пережитое там?