Сила бессильных

Первым в этом направлении обращает на себя внимание то обстоятельство, что исходным, наиважнейшим и все остальное предопределяющим мотивом устремлений диссидентов является естественное желание создавать и поддерживать «независимую жизнь общества» как отчетливое проявление «жизни в правде» и тем самым согласованно и целенаправленно — «скрупулезно» — служить правде и обеспечивать эту службу. Все остальное само собой разумеется: если «жизнь в правде» является элементарным следствием любой попытки человека противостоять отчуждающему давлению системы, если это единственное разумное начало всякой независимой политической деятельности и если это, наконец, и самый характерный экзистенциальный источник «диссидентской» позиции, то вряд ли можно представить, чтобы на практике «диссидентская» работа могла бы опираться на что-то иное, чем на служение истине и истинной жизни и на желание открывать простор проявлению подлинных интенций жизни.

16.

Посттоталитарная система предпринимает глобальное наступление на человека, который оказался перед нею одинок, покинут, изолирован. Вполне естественно поэтому, что все «диссидентские движения» носят четко выраженный оборонительный характер: они защищают человека и подлинные интенции жизни от интенций системы.

Польский КОР сегодня называется Комитетом общественной самообороны, слово «оборона» фигурирует в названиях других подобных групп в Польше; да и советские хельсинкские группы и наша Хартия-77 носят ярко выраженный оборонительный характер.

С точки зрения традиционных представлений о политике, эта защита может быть воспринята как программа, хотя и разумная, но все же лишь как программа-минимум, временная и, в конце концов, только негативная: поскольку одной концепции, модели или идеологии здесь не противостоит иная концепция, иная модель или иная идеология, то тут, собственно, речь и не может вестись о «политике» в истинном понимании этого слова, ибо последняя всё-таки обычно предполагает какую-то «позитивную» программу и вряд ли может ограничиваться только тем, чтобы кого-то от чего-то защищать.

Я думаю, что такой подход грешит узостью традиционной политической «оптики»: наша система всё-таки не есть какая-то конкретная политическая линия какого-то конкретного правительства, она нечто принципиально иное: многостороннее глубокое и длительное насилие, а точнее, насилие общества над собой. Противостоять правительству, выдвигая альтернативную его воображаемой линии программу, добиваясь затем его смены, оказывается, не только совершенно не реально, но прежде всего не достаточно, ибо существа проблемы такая программа все равно бы не затронула. Таким образом, дело давно уже не в отдельной политической линии или программе: речь идет о проблеме жизни.

Защита интенций жизни, защита человека — путь не только более реальный, ибо он берет свое начало здесь и сейчас и может получить гораздо большую поддержку у людей (поскольку затрагивает их повседневность), но вместе с тем (а возможно, именно поэтому) это путь, и несравненно более последовательный, ибо направлен к глубинной сущности проблемы.

Иногда, чтобы понять правду, мы должны опуститься на самое дно нищеты — подобно тому, как надо спуститься на дно колодца, чтобы увидеть звезды. Мне кажется, что эта «временная», «минимальная » и «негативная» программа — «обычная» защита человека — является сегодня в определенном смысле (и это не только в наших условиях) программой и максимальной , и самой позитивной: она, наконец, возвращает политику к той точке, из которой она только и может исходить, если хочет избежать всех старых ошибок, а именно к конкретному человеку. В демократических обществах, где человек далеко не так явно и жестоко подавлен, этот принципиальный поворот в политике, очевидно, дело будущего, и, по-видимому, только в случае возможного ухудшения политика осознает его неизбежность; в нашем же мире именно бедственное положение, в котором мы оказались, как бы ускорило этот поворот в политике: в центр ее внимания, откуда постепенно вытесняется абстрактный образ некой «самоспасительной» «позитивной» модели (а оппортунистическая политическая практика — это, конечно, оборотная сторона той же медали), возвращается, наконец-то, тот, кто был до сих пор в большей или меньшей степени лишь порабощенным этими моделями и этой практикой.

Разумеется, любое общество предполагает и определенный тип устройства. Если это устройство призвано служить людям, а не наоборот, то необходимо прежде всего освободить человека, тем самым создав ему условия для совершенно осознанного выбора типа организации; слишком хорошо познали мы на собственном опыте абсурдность обратного процесса, когда человек уже так или иначе организован (кем-то, кто знает всегда лучше всех, что «народу нужно»), чтобы после этого будто бы освободиться.