Сила безмолвия

Он объявил, что когда сознание мага застревает под тяжестью его перцептуально вводимой информации — именно это и происходило со мной — самым лучшим и, возможно, единственным средством является использование идеи смерти, которая создает эту встряску «выслеживания».

— Следовательно, идея смерти монументально важна в жизни мага, — продолжал дон Хуан. — Я показал тебе массу вещей о смерти, пытаясь убедить тебя, что наше знание нашего предстоящего и неизбежного конца дает нам трезвость. Наиболее дорогостоящей ошибкой обычного человека является индульгирование на чувстве бессмертия. Мы как бы верим, что, не думая о смерти, мы тем самым защищаем себя от нее.

— Ты должен согласиться, дон Хуан, что, не думая о смерти, мы тем самым защищаем себя от волнений по поводу нее.

— Да, это служит той же цели, — признался он, — но эта цель недостойна обычных людей, а для магов вообще является пародией. Без ясного взгляда на смерть не будет ни порядка, ни трезвости, ни красоты. Маги борются для достижения этого критического понимания для того, чтобы на самом глубочайшем уровне они могли признать, что у них нет уверенности, что их жизнь продлится хоть на миг дольше. Это признание дает магам мужество быть терпеливыми, и, тем не менее, совершать поступки, мужество быть покорными, не превращаясь в глупцов.

Дон Хуан смерил меня взглядом. Он улыбнулся и покачал головой.

— Да, — продолжал он, — идея смерти — это единственная вещь, которая дает магам мужество. Странно, не правда ли? Она дает магам мужество быть хитрыми, не становясь самодовольными, и прежде всего, она дает им мужество быть безжалостными без потакания собственной важности.

Он снова улыбнулся и подтолкнул меня. Я сказал ему, что меня бесконечно пугает идея моей смерти и то, что я должен думать о ней постоянно, причем она совершенно не давала мне мужества и не вдохновляла меня на совершение поступков. Единственно, она делала меня циничным или заставляла впадать в состояние глубокой меланхолии.

— Твоя проблема очень проста, — сказал он. — Ты легко становишься одержимым. Я уже говорил тебе, что маги «выслеживают» самих себя, чтобы разрушить силу своих навязчивых идей. Есть много способов «выслеживать» себя. Если ты не хочешь использовать идею своей смерти, используй для «выслеживания» себя стихи, которые ты читаешь мне.

— Прости, не расслышал?

— Я говорил тебе уже, что есть много причин, по которым я люблю стихи, — сказал он. — С помощью их я «выслеживаю» себя. С помощью них я даю себе встряску.

Он объяснил, что поэты подсознательно тоскуют по миру магов. Но поскольку они не являются магами на пути знания, их тоска — единственное, что они имеют.

— Давай посмотрим, сможешь ли ты ощутить то, о чем я говорю, — сказал он, передав мне сборник стихов Жозе Геростиса.

Я открыл его на закладке, и он указал мне стихотворение, которое ему понравилось...

Это непрерывное, упорное умирание,
Это проживание смерти,
Которое убивает тебя, о боже,
В твоих строгих ваяниях,
В розах, в камнях,
В неукротимых звездах,
И во плоти, которая сгорит,
Как костер, зажженный песней,
Как сон, как оттенок,
Который бросился в глаза,
И ты, сам по себе,
Возможно, умер навсегда,
Не поставив нас в известность об этом,
Мы отбросы, крошки, пепел тебя,
Ты, который все еще существуешь
Как звезда, обманувшая нас своим светом,
Пустым светом без звезды,
Который идет к нам,
Предлагая свою бесконечную катастрофу.

— Пока я слушал слова, — сказал дон Хуан, когда я кончил читать, — я чувствовал, что этот человек «видел» суть вещей, и я благодаря ему тоже мог «видеть». Меня не волнует, о чем это стихотворение. Меня волнует только чувство, которое страстное желание поэта донесло до меня. Я заимствовал его страстное желание и, благодаря ему, заимствовал красоту. И чудесно то, что он, как истинный воин, потратил ее на получателей и зрителей, сохранив для себя только свое страстное желание. Эта встряска, это потрясение красотой является «выслеживанием».

Я был очень тронут. Объяснение дона Хуана задело во мне необычную струну.

— Ты хочешь сказать, дон Хуан, что смерть — единственный реальный враг, которого мы имеем? — спросил я его минутой позже.

— Нет, — убежденно возразил он, — смерть — не враг, хотя она им и кажется. Смерть не является нашим разрушителем, хотя мы и думаем о ней таким образом.

— Что же она собой представляет тогда? — спросил я.