Сила эмпата: опыт и практика раскрытия индивидуальности

Все это было настолько реально, что я отчетливо чувствовал его запах! И тут я пришел в себя и понял, что лежу все в той же палате, рядом со мной спят дети. Я сажусь в кровати и понимаю, что Цезарь умер.

На следующий день меня приехала навестить мама. Говорит:

– Максим, тебе тетя подарила футболку – ту, которую ты хотел.

Ну, а я всегда был шмоточником. И давно мечтал об этой футболке с мотоциклистами из «Березки», прямо слюной исходил, когда ее видел.

Спрашиваю:

– А почему она мне ее вдруг подарила? Мама, что-то с Цезарем случилось?

А она молчит… Мама долго мне ничего не говорила, не могла. А я умолял ее признаться. Мне кажется, что в этот день я начал отдаляться от нее.

Выяснилось, что Цезарь попал под машину, когда с ним гулял отец. Отец закуривал, а Цезарь увидел собаку на противоположной стороне улицы и рванул за ней. И произошло то, что произошло. Вот тогда у меня впервые возникло чувство ненависти к отцу. Я считал его виновным в смерти моей собаки. Забегая вперед, скажу, что мне потребовалось много лет, чтобы как-то принять отца. Слишком уж много между нами было противоречий. Это была очень непростая душевная работа – лишь этой осенью, в свои 43 года, я смог инициировать наше общение.

А тогда… Они хотели отвлечь меня этой самой футболкой из «Березки», которую, кстати, потом зажевала стиральная машина. Но не тут-то было! У меня случился настоящий припадок, приступ ярости: я разбил все, что мог разбить в нашей палате, вырвал все провода, крушил все, что попадалось под руку. Потом меня упекли в изолятор, где долго отпаивали чем-то успокоительным.

Сейчас я понимаю, что каждая смерть собаки стала для меня моментом взросления. Мне никогда не было особенно хорошо с людьми. А вот с собаками – было. Их я по-настоящему любил.

Тогда, в детстве, анализируя то, что происходит с моими животными, я пришел к выводу, что нам никто не принадлежит, мы не властны ни над чьей жизнью, судьбой. Все это находится в чьих-то руках – и отнюдь не в наших. Осталось только разобраться, в чьих.

Я задавал себе вопрос: «Почему все мои животные умирают так рано?» И понял, что дело, возможно, в том, что я очень агрессивен, я ненавижу людей, презираю их. Может, я уже перешел на сторону зла?

Я заинтересовался оккультизмом, и совершенно мистическим образом мне в руки попал Папюс[2]. Затем я перечитал все, что было доступно в те времена на тему зла. Перелопатил, наверное, всю литературу, которая была связана с представлениями о зле. Довольно странный выбор книг для ребенка, не правда ли? Видимо, пространство отвечало на мой запрос, на мою боль, а я хотел еще больше боли.

Мне казалось, что другой болью я смогу перебить боль своей утраты. Снова и снова я пытался ответить на вопрос: почему от меня уходят животные, которых я так люблю, которые мне так дороги? И все больше осознавал, что я не такой, как все.

Еще один переломный момент связан с бабушкой Леной. Она была нашей дальней родственницей – «седьмая вода на киселе». На летние каникулы меня часто отправляли к ней в Гороховец – очень милый зеленый городок. Бабушка Лена была учительницей, своих детей не имела и всегда была рада моему приезду. Помню, вместо сказок она часто читала мне Бродского – под его стихи я засыпал по вечерам.

И вот однажды поздно вечером в нашей московской квартире раздался телефонный звонок. Мы с братом в этот момент над чем-то дружно хохотали. Вдруг в комнату вошла мама и сказала: «Тихо! Бабушка Лена умерла».

«Как же так? Почему умерла? Значит, я больше не поеду к ней летом…» – пронеслось у меня в голове. И ничего нельзя сделать, только принять этот факт. Но как? Это была обычная жизнь, которую невозможно представить без боли и смерти. Но каждый из таких трагических моментов стал для меня переломным – когда я осознавал себя, мир, свои связи с этим миром и наблюдал переходы тех, кого любил, в мир иной.

Фокус

В раннем детстве я был очень открытым, доверчивым, солнечным ребенком. Запросто мог броситься на шею незнакомому человеку: просто разбежаться со всех ног, повиснуть на ком-то, обнять, захохотать. Когда мы с мамой или отцом ехали в автобусе, окружающие называли меня «солнышко».

Я читал стихи, танцевал, пел песни. Где бы ни оказывался, принимался всех веселить, устраивал людям праздник. Меня постоянно чем-то угощали, карманы были набиты конфетами и печеньем. Пожалуй, я был похож на маленького цыганенка.

Я много улыбался, смотрел людям прямо в глаза, был очень тактильным, ярким, светлым, общительным – словом, душой компании. У меня отсутствовало какое-либо недоверие к миру, казалось, что мы – люди – одна большая семья.

И я очень хорошо запомнил тот момент, когда это состояние мне перекрыли… Недалеко от нашего дома был детский дом-интернат. Мы там обычно не гуляли. Но однажды мы играли в мяч неподалеку, мяч укатился, я за ним побежал, и ко мне подошел старший мальчик – воспитанник этого детского дома. Он сказал: