Сила Мира

— Прекрасно. Они тоже наверняка не поняли, кто ты на самом деле. Скажи им, что Тетрик всех предал, с помощью Силы Мира подчинил своей воле глав Храмов, и рвется к Вратам, дабы унести Силу Мира из Мирфэйна и обречь Мир на гибель. Поняла? Запомнила?

— То есть плясунья и целительница кинутся защищать Врата от всех остальных, и начнется бойня? Все против всех? И каждый будет думать, что не дает предателям прорваться к Вратам! — ухмыляется пуладжийка. — Здорово! А они устоят?

— Да. По двум причинам. Первое: ты должна сделать так, чтобы все эти группы не напали на Аэллу одновременно. А второе, еще важнее… Полностью созревший, осознавший себя человек-Ключ (наши влюбленные голубки именно таковы) — такая сила, против которой почти бессильны даже ваши Боги — по крайней мере, поодиночке. Главы Храмов, орки и даже драконы — допустим, они согласятся влезть в войну — просто мусор по сравнению с пушками главного калибра. Аэллой и…

— Тетриком.

— Именно, Сати. Если сделаешь все, что я сказал, наш повелитель сделает тебя новым Наместником, ты будешь готовить этот Мир (может, даже и другие) к исполнению Его воли.

— Разрешите идти? — по-уставному, будто рядовой ствангарской армии, отвечает Сати.

— Нет. Сначала прими наказание за грубый просчет и небрежность.

В руке у Вестника материализуется плеть. Не кнут из тех, коими в Ствангаре дерут беглых каторжан, контрабандистов и дезертиров — легкая, изящная вещица, неспособная рассечь кожу и мясо до костей, оставляя уродливые шрамы, неспособная даже пустить кровь. Но бьет даже больнее. Аэлла бы подтвердила, именно такими, не портя кожу, учат рабынь уму-разуму горцы Пуладжистана. Как свободной горянке, Сати отведать плетки ранее не доводилось, но уж как наказывали служанок, она видела еще до Храма.

Плеть скользит по снегу, оставив узкую борозду. Хоть и появившаяся из воздуха, она вполне материальна, Сати едва сдерживает предательскую дрожь в руках.

— Это… мне? — непонимающе спрашивает она.

— За ошибки наказывают болью, и хорошо, если болью тела. Радуйся, что получишь лишь двадцать ударов. Ошибешься еще раз — будет пятьдесят. Раздевайся.

— Холодно же…

— Сейчас станет жарко. Уже двадцать пять. Скорее, а то будет тридцать, — добавляет Вестник.

Девушка торопливо стаскивает шубу, потом меховую накидку, оставшись в нательной рубашке, сквозь тонкую ткань проступают очертания высокой, упругой груди.

— И ее тоже снимай. Мы не рубашку наказываем, а тебя.

— Но я же буду голой…

Сати краснеет. Раздеться, как последней рабыне или шлюхе, перед мужчиной, даже не человеком, а не пойми кем… После этого в родных горах нельзя будет показаться — поротую плетью женщину не возьмет в жены и последний козопас. Но тут же понимает: если эти захотят — придется раздеваться целиком и выполнять все их прихоти. Хорошо хоть, не клеймят, как рабыню…

Но кто сказал, что за всемогущество не придется ничем платить? Она ведь знала: служба будет не сахар. Значит, придется заплатить болью и позором. Не слишком дорогая плата за вечную и полную власть над миром, не так ли?

— Тридцать. Скоро будет тридцать пять…

Девушка скидывает последнюю рубашку, ежась и вздрагивая от стыда, холода и страха. Свободную пуладжийку никто и никогда в жизни не ударит — если только она не запятнает себя прелюбодеянием, проституцией или воровством, а также не будет обращена в рабствоЕй не просто боязно — она в ужасе.

— Не вздумай орать на все село, — невозмутимо предупреждает Вестник. — И не смей уворачиваться, закрываться руками, убегать. Иначе покажу, как у нас наказывают по-настоящему.

— Хорошо, — шепчет Сати, опускаясь в жгуче-ледяной снег на колени.

…В свист пурги вплетается короткий посвист длинной и узкой плети, сочный шлепок ремня о тело, сдерживаемый вскрик. Сати кажется, к спине приложили раскаленный прут. Потом все повторяется, и не раз…

Когда удары прекратились, а холод стал нестерпимым, Сати рискнула поднять голову. Вестника нет, как нет и плетки. На снегу беспорядочно валяетсяее одежда. На спине, животе, груди, плечах, руках саднят алые полосы, лицо леденят слезы. Сати торопливо одевается, ежась от холода и болезненно морщась, когда ткань касается исхлестанной кожи.

Ну вот, так теплее. Теперь чуть успокоиться, чтобы никто не заподозроил, что ее драли, как рабыню — и вперед, выполнять поручение. Пятьдесят ударов получать не хочется, тем более — настоящее наказание. И тридцати хватит надолго.

Глава 3. Ожившие легенды

Дракон летит на Север. Проносится над залитой лунным сиянием землей непроглядно-черная, пугающе громадная тень. Перехватывающий дыхание ветер леденит лицо. Здесь, много выше самых высоких деревьев, ему раздолье — ни малейших преград… Если внизу, на земле, стоит просто холодная ночь начала Одиннадцатого месяца, тут неистовствует мороз, достойный Поля Последнего Дня.