Сила Мира

  Здесь нет солнца — лишь стены из Черного
  Льда, что создан самим Владыкою…
  Не бывает тут ветра летнего,
  Что принес бы лугов аромат.
 Только мерзлое снежное крошево,
  Только тьма, что смертью пропитана,
  Лишь тоска и тревога — мои собеседники,
  Только память согреет меня.
  Но жжет горечь утраты пламенем
  Оттого, что уже нам не встретиться,
  И еще оттого, что я милого
  Сама прогнала от себя.
  Мы поспорили, ибо мы разные,
  И о разном во сне нам грезится,
  Кто важнее — спорили до хрипа мы,
  О любви забывая опять.
  Забывая, что мы — одно целое,
  Что нельзя делить неделимое,
  Что убийца Любви — сродни истязателю,
  Повелителю черных чар.
  Разделившись, с тобой мы не ведали,
  Над собой что свершаем насилие,
  Что расставшихся обязательно
  Цепью соединит Лиангнхар.
  Лишь теперь поняла, неразумная,
  Что любовь — это не обладание,
  Что, желая стать самыми главными,
  Предаем мы только себя.
  Заточен ты в темницы угрюмые,
  Обречен на неволю, страдание,
  Но и я в царстве слез потерялася,
  Жду тебя я, любя и скорбя.
  Ты один лишь — подобен солнышку,
  Что горячее, доброе, щедрое.
  За тобой я пойду в лето жаркое,
  Покидая ночные края.
  Лед обиды расплавь же до донышка,
  Пусть ко мне твое сердце смелое,
  Сердце гордое, сердце страстное
  Устремится — возрадуюсь я…

Вот ведь как бывает: мы ссоримся, грыземся меж собой, выясняя, кто достоин наслаждаться теплом солнца, а кому под ним не место. Кишки друг другу выпускаем, творим такое, отчего, как только кончается война, содрогаемся. Мир, за единоличное обладание которым деремся до последнего вздоха, кажется чем-то огромным и несокрушимым, особенно по сравнению с хрупкой человеческой жизнью. И не понимаем, что на самом деле он лишь немногим менее хрупок, чем мы, и что его, в сущности, очень легко отравить, изгадить и убить. А уж о том, что кому-то, может быть, хочется это проделать, и не задумываемся.

В этот вечер я понял, что мой Владыка — необходимая часть Мира. Без него Мир был бы неполон, несовершенен, убог. Но ведь и Исмина — тоже необходимая часть Мира. И Аргелеб, и Аргишти. Даже у листа бумаги есть две грани, а у Мирфэйна их должно быть великое множество. Одну из них воплощает мой Владыка, но остальные — другие Боги. Да что там Боги — и мы сами, люди, хоть гадостнее существ вроде нет. Потому — благословенно будь многообразие нашей жизни, наших богов. Чем оно больше — тем больше опор, на которых держится Мир, тем прочнее они сами по себе. Притом они должны быть равны: попробуйте усидеть на стуле, у которого одна ножка длиннее и толще прочих…

Нет, правоверным исминианцем я не стал. Но мое преклонение перед Владыкой изменилось. Отныне я вижу в нем одну из ипостасей общего, того, что именуется Мирфэйном. Его сохранение и стало наивысшей целью — хотя бы и через почитание Владыки. А вообще путей много — ничем не хуже и тот, который я вижу сейчас.

Впустив в Мир чуждые ему силы, я предал в том числе и Владыку. Именно так — и нечего утешать себя, что приказал Мелхиседек — да даже и сам Владыка. Не ребенок, мог бы догадаться. Напрасно, что ли, меня школили, приучая ни на кого кроме себя, не надеяться и ни от кого не ждать пощады, разгадывать самые головоломные интриги? Конечно, все, кто принимали решение и разрабатывали заклятия, также виновны перед Мирфэйном и Владыкой. Но своя доля вины — и на мне. Искупить ее можно лишь одним способом: заделав пробитую мною брешь. Увы, это под силу только Богу, и даже не одному: ломать — не строить…

Богослужение заканчивается. Это наиболее важная часть обряда, она требует наибольшего опыта, знаний и мастерства — особенно от храмовой танцовщицы. И Халила показывает себя с лучшей стороны. Кажется, ее руки, вдруг лишились костей, а ноги движутся с быстротой, которой я, в свои почти что пятьдесят, могу только завидовать. Интересно, если она в шестнадцать лет может так танцевать, чего достигнет к тридцати?