Сила Мира

— Правда. Но ведь и вера Единого появилась не вчера. Они осаждали наш Мир не одно столетие, напрямую взломать его броню не сумели, но опосредованно влиять на людей Мирфэйна могли. Вот и влияли — создавали Церковь своих сторонников, провоцировали бесконечные войны между Храмами, ждали, когда им, хотя бы по дури, помогут изнутри. И дождались. У них все получается, потому что они готовили вторжение не один век. Вон море. Давай купаться, пока море есть.

— Тетрик, хочешь на меня голую посмотреть? — подмигивает женщина. — Успеешь еще.

— Если завтра идти в бой, могу не успеть, — отвечает Тетрик, не зная, что почти дословно повторяет слова Крейтона, адресованные Неккаре.

— Когда искупаюсь, рубашка прилипнет к телу, и ты увидишь все, что нужно.

Женщина скидывает тяжелые зимние сапоги, сверкают в прибое босые мокрые пятки. Нагибается — и швыряет в Тетрика пригоршню теплой морской воды. Смеясь, юноша уворачивается, но все-таки оглядывается вокруг, готовясь, если что, применить Силу Мира. Окружающая красота настраивает на мирный лад, убаюкивает, зовет целиком отдаться заслуженному покою. Но Тетрик знает: именно это и нельзя. И все-таки…

Аэлла заходит поглубже, смывает засохшую кровь, грязь, копоть. Когда выходит, Тетрик едва ее узнает. Женщина словно помолодела лет на десять. Вдобавок, как и предсказывала танцовщица, мокрая ткань прилипла к телу, лишь подчеркивая то, что должна скрывать — зрелую, изысканную красоту той, по ком вздыхало пол-Эрхавена.

— Аэ, какая же ты красивая!

— Какая уж тут красота? — хмыкает женщина. — Старухой скоро стану… Вот у тебя точно вся жизнь впереди. Впрочем… Знаешь, Тетрик, когда-то меня беспокоило, что ты еще мальчишка. Наверное, оттого, что помню, какой была сама в восемнадцать лет. Теперь ты стал совсем другим. После того, как ты разгромил мою армию, тебя бы и Крейтон зауважал.

Прохладные, соленые от морской воды губы танцовщицы впиваются в его рот. Мягкие и доверчивые руки обнимают за плечи, прижимают к себе, сквозь мокрую ткань Тетрик ощущает теплую упругость груди.

— Искупайся, и тоже таким станешь. Я посторожу.

Мгновение Тетрик колеблется. Потом скидывает сапоги и бросается в теплую, ласковую воду. Сверкает жемчугом из-под воды ослепительная луна. На миг забыв об опасности (как же давно не удавалось о ней забыть!) юноша выныривает, отфыркиваясь — и слышит смех Аэллы, кажущийся лучшей музыкой на свете. Женщина стоит у кромки прибоя, подставив лунному сиянию лицо и распустив волосы. А море ласково шелестит, маня в темные дали, и сверкают вдалеке светлячки, и искрится, дробясь и вновь сливаясь воедино, лунная дорожка. Там, где ноги Тетрика не подняли донный песок, лунные лучи легко пронзают толщу воды, и песок на дне таинственно мерцает. Иногда взблескивают, танцуя вокруг Тетриковых ног, песчинки…

Прерывать удовольствие нелегко, но если предстоит наслаждение еще большее… Тетрик выходит на берег — и в свою очередь обнимает любимую. Оказывается, под этой луной так здорово целоваться…

Язык юноши проникает в ее горячий, сладкий рот. Аэлла мычит от удовольствия, когда рука юноши, расстегивая рубаху, касается груди, отвечает на поцелуй так горячо, что Тетрик едва не задыхается. Теплые, доверчивые и внимательные руки уже нащупывают завязки юбки, ласкают бедра и ягодицы, облитые лунным светом.

С влажным, заставляющим забыть обо всем чмоканьем поцелуй прервался. Но Аэллу бросает в сладостную дрожь — Тетриков язык принимается ласкать ее грудь, а руки скользят, легонько касаясь зрелого, роскошного тела. Женщина хрипло охает от удовольствия и обволакивает ртом его ухо. «Ты чудо, Тетрик!» Прежде танцовщица провела не одну ночь в горячих мужских объятиях, вслед за самым первым парнем из балагана, в шестнадцать лет сделавшим ее женщиной, последовали другие — офицеры, купцы, моряки, мастера и даже жрецы Исмины, Аргишти и Аргелеба. Иные брали ее силой, как соплеменники незабвенной Сати, и наслаждались ее ужасом и болью, другие распаляли самыми утонченными ласками, умело доводя до самозабвения и помогая познать все новые и новые способы любви. Вторые были умнее, они знали: сколько наслаждения ни подари женщине, оно вернется сторицей.

Аэ оказалась талантливой ученицей, а потом и учительницей в сем тонком, требующем полного самозабвения деле. Она научилась угадывать, что нужно ЕМУ, и делать именно это, заставлять позабыть обо всем. Научилась и забывать обо всем сама, с головой бросаясь в омут страсти. Но никогда еще не испытывала такого испепеляющего, заставляющего выгибаться дугой и стонать в сладкой муке наслаждения. Наверное, оттого, что никогда не прикасалась к человеку, ставшему для нее всем.