"Сила молитвы" и другие рассказы

— А так. Одна моя бабушка, русская, крестила меня в честь Александра Невского. Сашка я, Александр. А другая бабушка, татарка, позвала муллу, сделали мне обрезание и все, что положено по мусульманской вере. Теперь, куда ни приду, везде свой! Я счастливый человек, правда?

Договорить не получилось, мы уже приехали. Но позже батюшка не раз рассказывал мне истории под кодовым названием «счастливый таксист»:

— Пришел ко мне на исповедь бизнесмен и говорит: «Сегодня по гороскопу мне надо причаститься. Я по таким важным вопросам всегда с гороскопом сверяюсь». — «А какой вы веры?» — спрашиваю.

«Православной». — «Нет, — говорю, — вы счастливый таксист». И сколько же таких «счастливчиков» на земле! Вот недавно друзья уговорили меня почитать Улицкую: дескать, звезда мировой величины, лауреат Всероссийской премии, о Православии пишет. Начал я читать и ахнул: да это же просто счастливая таксистка, и такая всеядная, что для всех и повсюду «своя»! Читал я и вспоминал историю про ту старушку, что у иконы Страшного Суда ставила две свечи. Одну — Христу, другую — диаволу, чтобы на всякий случай задобрить его. Но старушка все-таки малограмотная. А тут образованный человек, властитель дум. Как так?..

Кира, вернись!

Кира — сама элегантность. Одежда от известных фирм Европы, следующих традициям той высокой моды, что не допускает ничего кричащего, вульгарного и бьющего в глаза. Все очень скромно, очень дорого, изысканно. А в Европу Кира ездит как к себе домой, потому что папа у нее дипломат, к тому же благородных дворянских кровей.

И в Кире чувствуется дворянская порода: прямая спинка, прекрасная чистая русская речь без новомодного сленга. А главное — та особого рода воспитанность, когда в ситуациях, где люди взрываются и кричат, Кира царственно спокойна. Помню, на именинах у Киры собрались ее подруги с филфака, читающие английские книги в подлиннике, а Сервантеса — на испанском. Поздравить именинницу зашел сосед, поэт-песенник Витя, известный своей способностью регулярно жениться на блондинках из той серии, когда одна блондинка спрашивает другую: «Как правильно пишется — Иран или Ирак?» В общем, поднял Витя тост в честь прекрасных дам и вдруг начал хамить:

— Ненавижу умных баб! И как с вами, умными, мужикам-то живется?

— А как тебе, Витенька, живется с неумными? — ласково спросила именинница.

Тут Витя густо покраснел, потому что его любимые жены были настолько вульгарны, что поэт втайне стыдился их.

А еще Кира — прекрасная рассказчица. Вот мы едем с ней из Москвы в Оптину пустынь, и Кира рассказывает мне истории, известные ей от бабушек. Как в старину отмечали Рождество и Пасху, а на именины съезжалось множество гостей. Не день рождения, как сейчас, а именины считались тогда главным праздником, потому что люди благоговели перед своим Ангелом Хранителем, воздавая ему славу и честь.

Дорога долгая, слишком долгая. Из-за ремонта моста через Оку прямые рейсы на Козельск отменили, и мы добираемся до монастыря кружным путем, пересаживаясь с автобуса на автобус.

— Хочу купить дом возле Оптиной пустыни, — говорит Кира. — У нас, у дворян, Православие в крови, но без той самой шарахнутости новоначальных.

«Шарахнутость» — это про меня. Кира посмеиваясь вспоминает, как после крещения я чистила свою домашнюю библиотеку. Стеллажи до потолка, сотни книг, а вот авторов, возлюбивших Христа, единицы. Как раз в ту пору я прочла у преподобного Иоанна Мосха сказание о праведном старце Кириаке. Однажды к келье аввы Кириака пришла Пресвятая Богородица, но отказалась войти, сказав, что в келье находится Ее враг. Оказалось, что некий посетитель оставил в келье подвижника еретическую книгу.

Помню, как под впечатлением от этого сказания я хотела избавиться даже от моего любимого поэта Афанасия Фета, прослышав, что он покончил жизнь самоубийством. Слава Богу, что это не так: Фет умер от разрыва сердца, когда бежал в свой кабинет за пистолетом, решив застрелиться. Не добежал. Помиловал Бог.

И все же Кира не зря говорит про «шарахнутость». Вот и сейчас я некрасиво «шарахаюсь», когда Кира достает из сумки и предлагает мне почитать в дороге книгу известного оккультиста.

— У меня с этим автором, признаюсь, роман, — сообщает Кира. — Представляешь, человек жил в буддийском монастыре, великолепно знает Блаватскую и Рерихов, а на его лекциях зал всегда битком. Вот вернемся из монастыря и вместе сходим на лекцию. Договорились?

— Нет.

— Что, боишься меня, б…? — басит и матерится Кира.

— Кира, не пойму, это ты сказала?

— Сама не пойму: я или не я?

Кира меняется. И чем ближе к Оптиной, тем заметней перемены. В час ночи наконец-то добираемся до монастыря. Он уже рядом — только пройти через лес. А в лесу начинается ужас. Кира рычит как зверь и матерится так, что даже в зоне, где я работала с заключенными, не приходилось слышать таких вонючих, смердящих слов.

— Кира, милая моя, не надо!

Но уговаривать бесполезно. Это уже не Кира. Даже лицо другое: уродливое, страшное, странное — дергается в нервном тике и бугрится шишками так, будто под кожей бегает зверь.