Сила обстоятельств: Мемуары

После возвращения из Америки Сартр много рассказывал мне о М. Теперь их привязанность была взаимной, и они каждый год собирались проводить три или четыре месяца вместе. Пусть так. Разлуки меня не пугали. Но он с такой радостью вспоминал недели, проведенные в Нью-Йорке, что я забеспокоилась. Мне казалось, что его главным образом прельстила романтичность этого приключения, а тут вдруг подумалось, не привязан ли он к М. больше, чем ко мне; в душе у меня уже не оставалось места для упрямого оптимизма: случиться могло все. Какое место отводится привычке в союзе, который длится более пятнадцати лет? Какие уступки предполагает она? Я знала свой ответ: только не отказ от Сартра. Понимала я его лучше, чем прежде, и потому он стал для меня менее ясен. Между нами существовало много различий, они меня не смущали, напротив, но его? Судя по рассказам Сартра, М. в точности разделяла его реакции, его волнение, нетерпение, его желания. Когда они прогуливались, ей хотелось остановиться или пойти дальше именно в ту минуту, что и ему. Возможно, это означало глубинное согласие между ними — на уровне самих истоков жизни, ее возникновения и ритма, — какого со мной у Сартра не было и какое ему было важнее, чем наше взаимопонимание. Я хотела выяснить это. Когда опасный вопрос вертится у вас на языке, нередко случается, что момент избавиться от него выбирается неудачно. Мы выходили от меня, собираясь на обед к Салакру, и я спросила: «Скажите откровенно, кто для вас более дорог: М. или я?» — «Мне очень дорога М., - ответил Сартр, — но нахожусь я с вами». У меня перехватило дыхание. Я понимала, что он хотел сказать: «Я уважаю наш договор, не требуйте от меня большего». Такой ответ ставил под вопрос все будущее. Мне стоило большого труда пожимать руки, улыбаться, есть; я видела, что Сартр с тревогой наблюдает за мной, и собралась с силами, но мне казалось, что я не выдержу до конца этого обеда. Затем Сартр объяснился: мы всегда придавали больше веры поведению, чем фразам, вот почему, вместо того чтобы разглагольствовать, он привел очевидность факта. Я поверила ему.

Вскоре после своего возвращения Сартр заболел свинкой. Он улегся в постель в круглой комнате; врач смазывал ему шею и лицо черной мазью. Через несколько дней он уже мог принимать друзей. Пришли не все: пугала его болезнь. И тем не менее в комнату набивалась целая толпа, мне с трудом удавалось защитить его от докучливых.

В этот период я вела дневник. Вот отрывки из него, они рассказывают о том, что моя память не в силах восстановить: повседневные мелочи жизни.

30 апреля 1946

Когда я вышла в пять часов, на перекрестке Бюси царило большое оживление; женщины покупали цветную капусту, спаржу, первую клубнику; в маленьких горшочках, обернутых серебряной бумагой, продавали стебельки ландышей. На стенах большими буквами выведены мелом ДА и НЕТ[11]. В прошлом году весна обещала что-то чудесное, то была первая весна освобождения. А эта пришла уже в мирное время. В лавках появилась еда, например финики, ткани, книги; на улицах — автобусы и такси; большие перемены по сравнению с прошлым маем.

1 мая

В прошлом году, помнится, шел снег. Это утро сияет голубизной. Я не выхожу из комнаты. Выпив чашку растворимого кофе, я работаю над эссе «За мораль двусмысленности». Сартр чувствует себя лучше, он уже не замотан эластичным бинтом, и на нем нет матерчатой шапочки, зато есть черные бакенбарды и отросшая борода; к тому же отек еще не спал и на носу — прыщ. Изо дня в день в комнате нагромождается грязная посуда, старые бумаги, книги, просто некуда ступить. Сартр читает мне стихи Кокто, очень красивые. За окном солнечно: там явственно ощущается улица с торговцами ландышами, розничными продавцами чулок и комбинаций из искусственного шелка. Выходя на улицу, я не надеваю ни пальто, ни чулок. Всюду ландыши, и все каштаны на бульваре Пастера усыпаны белыми и красными цветами, они уже даже начинают осыпаться. Обедаю я у своей матери, она читает «Ноль и бесконечность». На обратном пути в метро я вижу афиши Дюллена, где отсутствуют «Мухи», и сердце у меня сжимается.

На щитах первые плакаты референдума: Голосуйте «да», голосуйте «нет». Все «нет» перечеркнуты.

2 мая