Сила присутствия

Из афганской армии и полиции безумными темпами шло дезертирство. В год уносили ноги по двадцать – тридцать процентов личного состава. Относительно устойчивые подразделения были всего лишь бандами, легализовавшимися, перешедшими на сторону правительства и возглавляемыми бывшими полевыми командирами. Один Аллах знал, когда они решат переметнуться обратно.

Машины прошли КП, где стоял танк, довольно старый «Т-62». Генерал заметил, что их не обыскивали, просто пропустили знакомую машину. В свое время они потратили немало слов для того, чтобы разъяснить афганцам азбучную истину: дружба дружбой, а служба службой. Без толку. Это мы умеем разделять, афганцы – нет. У них вся жизнь цельная, убеждения и вера – тотальные. Может, из-за этого их и нельзя победить.

– Генерал Зайнулла живет на территории части? – осведомился Чамаев.

– У него есть здесь дом, эфенди, – нейтрально сказал старший среди сопровождающих.

Тоже типично по-афгански. Эта страна все еще не выбралась из средневековья, и не дай Аллах ей столкнуть туда нас.

Зайнулла ждал дорогого гостя у самого дувала, как это и было принято. Он хромал… давнее ранение, еще с той войны. Мина взорвалась, но он остался жив.

Теперь этот человек носил довольно скромную генеральскую форму афганской армии. На груди всего пара наград, хотя их у него намного больше. Буйная с проседью шевелюра и длинная, почти белая борода делали его похожим то ли на джинна, то ли на амира джамаата.

За его спиной маячили охранники. Скорее всего родственники. Никому иному доверять нельзя. Хотя сейчас и родственникам-то не очень…

Увидев Чамаева, выходящего из машины, он заулыбался, подошел ближе.

– Я приветствую вас в моем доме, уважаемый хаджи, – сказал он.

– Да пошлет Аллах удачу этому дому, – ответил Чамаев.

Слуги только что зарезали барашка, и сейчас свежее мясо, истекающее жиром, быстро уходило с тарелок. Генерал ел торопливо и жадно, словно боясь, что отнимут. Видимо, привычка, привитая жизнью в горах. Там никогда не знаешь, сколько времени отпущено тебе даже на то, чтобы поесть.

– Мясо надо немного выдержать, – сказал Чамаев. – Хорошо в уксусном растворе или в кефире. Если баранина слишком свежая, то она бывает очень жесткой.

– Да? – удивился генерал. – Я думал, это обычай твоего народа, уважаемый, – зарезать барана для дорогого гостя.

– Да, это так, мой друг. Но лучше мясо все же подготовить, чтобы оно было вкуснее, – заметил Чамаев. – А откуда ты знаешь традиции моего народа? Разве ты был у нас в гостях?

– Нет, это твои люди бывали у нас, – сказал Зайнулла. – Аллах свидетель, они повели себя не так, как подобает дорогим гостям.

Все оказалось очень просто. Зайнулла сам вышел на тему, нужную его гостю. Генерал решил не форсировать события, хотя и обозначил свой интерес.

– За одним таким я как раз и приехал, – проговорил он.

– Знаю, почтеннейший, – сказал Зайнулла. – Мне рассказывали про этого нечестивца и то, что он творит. Амир аль-Усман был у шейха Джавада и избил одного из твоих людей за то, что тот, как и подобает правоверным, хотел совершить намаз, обратиться к Всевышнему. Шейх Джавад остановил это нечестие. Он сказал подонку аль-Усману, что только традиции гостеприимства нашего народа не позволяют ему поступить с ним и его людьми в соответствии с шариатом, ниспосланным нам Аллахом. Такие люди, как аль-Усман, – все равно что червоточина на яблоке.

– Он думает, что познал всю мудрость священной книги, в то время как не знает совершенно ничего, – нейтрально ответил Чамаев.

– Да, почтеннейший. Когда я был много моложе, тоже думал, что познал всю мудрость мира. Теперь же я прекрасно понимаю, что тогда не знал ровным счетом ничего и шел кривым путем. Пусть Аллах просветит несчастных.

– Сегодня ты называешь меня почтеннейшим, – заявил генерал. – А тогда величал врагом и неверным псом.

– Да. – Зайнулла тяжело вздохнул. – Теперь я понимаю, что если Аллах хочет жестоко наказать кого-то, то Он лишает его разума. Такие люди идут, не видя пути, и наносят вред не только себе, но и всему своему народу. Одному Аллаху ведомо, какое наказание ждет меня там за все совершенное. Я слышал, ты стал хаджи, почтеннейший?..

– Да.

– А я никак не могу выехать в паломничество, – сказал бывший моджахед и вытер жирные пальцы о край одеяла, служащего скатертью. – Если припомнить, друг, то выходит, что я взял в руки оружие и пошел воевать в четыреста третьем году хиджры, а сейчас идет уже тридцать пятый. Тридцать два года войны. И не видно ни конца ни края.

– Если Аллах не дал тебе смерти, то, может, Он не хочет наказывать тебя? Наверное, Ему угодно, чтобы ты добрыми делами повлиял на свою судьбу.