Сила прошлого

У меня остается последняя возможность. Можно попробовать завестись на крутом спуске, неподалеку — риск, однако, немалый, потому что тут одностороннее движение, и я буду двигаться против него. Это опасно, и делать не следовало бы, но у меня нет выбора, время уходит, та женщина ждет меня, и поэтому я решаюсь: вот я на месте, пропускаю фургон, с пыхтением взбирающийся наверх (“Французская моцарелла”), и, превратившись внезапно в шестнадцатилетнего пацана, которому сам черт не брат, убеждаю себя, что в ближайшие полминуты никто здесь не поедет. Очертя голову бросаюсь вниз, “Веспа” тут же набирает скорость — спуск действительно крутой и прямой — включаю третью передачу, потом перехожу на вторую, я уже на половине спуска, а мотоцикл не заводится и, несмотря на то, что я торможу двигателем, летит слишком быстро, чтобы я смог переключиться на первую; выезд на бульвар Марко Поло все ближе и ближе, и если кто-то сейчас двинется на подъем, мне не поздоровится, но, к счастью, таких не находится, а я в любом случае через мгновенье-другое остановлюсь, спуск заканчивается, и тут, в самый последний момент, когда я вот-вот окажусь со своим неисправным мотоциклом на бульваре со скоростным движением, он заводится. Белым выхлопом вылетает воздух из карбюратора, двигатель ревет, обороты растут, и я вынужден тут же тормозить, чтобы не вылететь прямо на бульвар, где машины разгоняются до семидесяти километров в час; в то же время я должен держать обороты, иначе двигатель заглохнет, поэтому я, как безумный, жму то на газ, то на тормоз, то на сцепление, меня чуть было не заносит, но мне удается справиться, глушитель продолжает выплевывать свою белую отраву, я плавно торможу, чтобы снова не занесло, и останавливаюсь ровно при въезде на бульвар, целый и невредимый, и мотоцикл на ходу. Справился. Сейчас на холостом ходу я могу газануть, чтобы прочистить двигатель — трудно передать удовольствие, которое доставляет мне это простое действие. И только сейчас какая-то машина поворачивает на подъем: это белый “Фиат-Уно” из автошколы, ничего себе, — впрочем, это частое тут явление, на этой крутизне инструкторы любят проверять, освоили ли ученики, как трогаться с места на подъеме. За рулем какая-то коротышка, она вцепилась в руль, как потерпевший кораблекрушение цепляется за первый попавшийся ему обломок. Она явно напугана предстоящим ей испытанием, но что стоит ее испуг по сравнению с тем, который подстерегал ее на этой дороге пятнадцать секунд назад, — псих, вылетающий прямо ей навстречу, хотя об этом она никогда не узнает.

Выезжаю на бульвар Марко Поло, и ветерок, поднявшийся на сорока километрах в час, приятно остужает мое мокрое лицо. Чувство облегчения приходит ко мне, как испокон веку ко всем итальянцам вслед за неприятностью, в данном случае вознаграждая меня за ушибленную ногу. Если взглянуть на мои юношеские годы, чувствуя этот ласковый ветерок, если прибавить к нему полный бак бензина, солнечный день и весь город в твоем распоряжении, то они не покажутся такими уж отвратительными. В конечном счете и тогда у меня было немало таких минут, как эта. А поскольку память начала меня подводить, сделаем вид, что через десять секунд я забуду и жуткую вчерашнюю ночь — забыли! — и тяжелое пробуждение, и того парня в смирительной рубашке, и ушибленную ногу. Пусть мой сегодняшний день начнется с этого ветра в лицо и неизвестно откуда взявшегося хорошего настроения.

16

— О, здравствуйте!

Женщина протягивает мне руку, и она так хороша собой, что у меня перехватывает дыхание. Я как-то плохо ее запомнил, больше того, теперь мне понятно, что я вообще ее не помню, словно она была не человеком из плоти и крови, а каким-то символом своего несчастья. Сейчас мне нет нужды опираться на мою задерганную, ненадежную память, все объективно, время — четверть двенадцатого, и ее красота, броская, яркая, неотразимая, прямо-таки мексиканская, как бы подчеркивается — не могу этого не отметить — разительным сходством одновременно с Флориндой Болкан[66] и Тони Музанте,[67] что делает эту женщину какой-то нереальной. Именно так, она одновременно похожа на обоих, это какой-то невероятный соматический симбиоз, который кажется достигнутым в результате чудовищных экспериментов доктора Франкенштейна, насмотревшегося “Венецианского Анонима”.[68]

На ней легкое платье, подчеркивающее великолепное изобилие форм, в ней чувствуется что-то материнское и вместе с тем жестко-неуступчивое, кожа смуглая и вместе с тем ослепительная, напоминает салоны роскошных автомобилей. Рука, которую я пожимаю, крупная, нежная, сверкающая кольцами. Черные волосы лоснятся, как кошачий мех, родинка на щеке кажется точкой в математическом уравнении, полные, ярко-красные губы полыхают, как закат.

— Извините за опоздание, говорю я.