Сила прошлого

Смотрю на себя в зеркало и вижу лицо, которое меня совсем не радует, в нем есть что-то бандитское: отросшая щетина, глаза опухшие, волосы стоят торчком. Таким я не могу показаться: перед этой женщиной я должен предстать в приличном виде, а еще лучше с намеком на элегантность. Это даже важнее, чем успеть к назначенному времени, если на то пошло: в результате решаю не спешить и привести себя в порядок, не глядя на часы. Пусть каждый делает то, что должен. Пусть жизнь идет своим чередом…

Пока бреюсь, думаю о прошедшей ночи, и уже то, что она позади, вызывает чувство глубокого облегчения. Впрочем, все это в порядке вещей: то, что начинается плохо, заканчивается еще хуже — последнее дело засыпать с тревогой на душе. Я то и дело пил воду и бегал в туалет, всякий раз думая, что теперь в последний раз, но каждый раз обнуляя счетчик времени — единственного механизма, способного одолеть бессонницу. Тяжелый утренний сон, который, наконец, мной овладел, нимало не помог мне восстановить силы, а лишь обеспечил не слишком приятное начало дня, и это еще счастье, говорю я себе, что у меня назначена эта встреча, на которую я явлюсь с незначительным — незначительным — опозданием, потому как, возможно, опозданием и ограничатся все неприятности: с учетом того, о чем мы будем с ней говорить, встреча с этой женщиной поставит в них точку, и о том, чтобы и дальше хандрить и речи быть не может. Напротив, я получу в результате такой заряд энергии, что пулей вылечу на Аврелиеву дорогу, в сторону Виареджо, и ближе к вечеру уже буду с Анной в сосновом бору смотреть, как Франческино скачет на батуте, и безумно благодарить principium individuationis, который делает его им и никем другим, и что он в сосновом бору, а не в реанимационной палате.

Побрившись, начинаю одеваться торопливо, но не бестолково — с выбором, чего со мной никогда не бывает: свежая рубашка, полотняные светлые брюки, темные носки, легкие мокасины и пиджак — да, и пиджак, хотя наверняка будет жара, и я буду обливаться потом. Мой любимый пиджак — серый, из тончайшей шерсти, подарок сестры, у которой отличный вкус; и хотя он не в лучшем виде, поскольку я надевал его на церемонию награждения, и потом ехал в нем в поезде в Рим, в машине во время нашего бегства во Виареджо, и опять же в машине в прошлое воскресенье, когда возвращался в Рим, а после швырнул его на стул, а не повесил в шкаф на вешалку — тем не менее, он все равно мой любимый, и именно его я надеваю.

Перед выходом беру книгу Карвера, которую решил подарить этой женщине, ключи от “Веспы”, ключи от дома, заботливо гашу везде свет, и только тогда делаю несколько комический, но весьма показательный — для меня, в данный момент — жест самоконтроля — смотрю на часы: без двух минут одиннадцать. Сколько бы я выиграл, если бы собирался в спешке? Сколько бы успел позабыть или, хуже того, как в том чудесном месте из “Алисы в стране чудес”, сделал бы все не в том порядке? Японский император был не дурак, ничего не скажешь. И, спускаясь по лестнице, решаю, что обойдусь без “Веспы”: пройдусь пешком, буду смотреть по сторонам, как Марковальдо,[65] буду вдыхать всей грудью воздух Рима, неважно, что он загазован, и окажусь на месте как раз с небольшим опозданием.

На улице солнце ослепляет: в раскаленном мареве различаю группу людей у парадной двери соседнего дома и скорую помощь на другой стороне улицы, задние двери машины распахнуты, мигалка включена. Чуть поодаль блюститель закона за рулем полицейской машины разговаривает по рации. Его напарник следит, чтобы народ не скапливался у входа. В толпе все знакомые лица: продавцы, консьержки, дети, старики, стекольщик, продавец сигарет, обойщик — все стоят полукругом перед раскрытыми настежь дверьми. Кое-кто, завидев меня, здоровается, и я понимаю: нельзя пройти мимо, даже не взглянув, что здесь происходит. “Иди сюда, — будто говорят мне, — это касается нашего квартала, а, следовательно, и тебя”…

В действительности они говорят вовсе не это. Они говорят:

— Бедняжка…

Потом:

— Это ее крест…

Потом снова:

— Она просто не выдержала…

Из дома выходит плачущая женщина. Это Анита, медсестра из больницы “Сан-Камилло”, энергичная молчаливая женщина, которая бывает у нас, когда надо делать уколы, в преимуществе которых перед приемом таблеток непоколебимо убежден наш семейный доктор. Она идет, пятясь, и плачет, не отрывая глаз от входа, и рукой прикрывает рот.

— Это не она их вызвала…

— Как не она?

— Нет, это дон Фурно…