Сила прошлого

Щелчок, верзила приземляется рядом, дверцы закрываются, сирена возобновляет свой вой — здесь, внутри это не так громко — и вперед, поехали, интересно, в какую больницу меня отвезут. Мурашки в плече становятся ощутимее: как если бы после каждого приступа они прибавляли в силе по закону энтропии, однако, если лежать неподвижно, боли не чувствуется. Нет чувствуется, еще как чувствуется, я буквально тону в море боли, стыда и страха. Потому что существуют ужасные истины, начертанные только на потолке скорой помощи, и их можно прочитать только лежа внутри, во вторник около полудня, пока тебя везут в больницу со сломанным плечом и письмом жены в кармане пиджака, а снаружи сияет солнце и всем лучше, чем тебе…

20

Я человек, там написано, который ежедневно в течение десяти лет переходит через перекресток у своего дома и не видит знак “Уступи дорогу”. Я человек, который за эти десять лет по крайней мере трижды наблюдал, как подрезают деревья, ветки которых загораживают дорожный знак, и который после этого каждый раз подолгу раздумывал о том, как мало нужно, чтобы сделать знакомый вид незнакомым, и при этом упорно не видел этот дорожный знак. И я отец, который регулярно ездит со своим сыном через этот перекресток на машине, а иногда и на мотоцикле, крепко зажав сына между ног, нацепив ему на голову левый шлем, купленный у Порта Портезе,[79] и убежденный в том, что оберегает свое чадо, как никто другой. Этот человек — я. Но я также и сын, не ладивший с отцом, разумеется, по вине отца, и ни разу не задавший себе вопроса: а кто твой отец на самом деле? Я муж, не изменявший жене, как будто это была единственная угроза его семейной жизни, и не заметивший, что ему изменяет жена. Я брат, критиковавший свою сестру, ее политические взгляды, ее друзей, ее поклонников, ее мужа, убежденный, что всегда прав, а сейчас чем моя жизнь отличается от жизни сестры? Я дядя, и мои три племянника передо мной робеют. Я человек, который рассказывает гостям одно и то же. Я человек, который не приводит в порядок свой дом, хотя деньги на это есть. Я человек, который при виде пистолета бросается искать полицейского, человек, который дарит чеки и не подписывает их. Я человек, который бросает курить, а потом начинает заново. Я шахматист, от которого ждут чудес, а он бросает шахматы, потому что не выносит поражений. Я человек с прекрасной памятью, который ее теряет. Я детский писатель, который повсюду ворует идеи, и утверждает, что ни на что не претендует, но это вранье, претендует, и еще как…

Да, сейчас все кажется таким ясным и таким простым. Какое удовлетворение доставляет правда, до чего она чиста и неотразима, когда доходит до тебя не против воли, не пробиваясь через попытки от нее отмахнуться, а вся как есть. Какое облегчение и какой стыд одновременно, и как все это горько и тяжко, как непохоже на то, что мне представлялось в мечтах — рубеж, с которого начнется новая, настоящая жизнь, праздник, полный людей и света, как в конце “Восьми с половиной”,[80] а вместо этого…

А все потому, что я считал, будто жизни можно научиться по фильмам. Я даже однажды заявил об этом публично, в одном интервью на радио, недавно: “Кино научило меня жизни”, или что-то в этом роде. Вот именно, я — человек, которому, чтобы понять, какую чушь он сморозил, нужно врезаться в такси, сломать плечо и улечься на носилки.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает верзила. В полумраке его призрачный силуэт нависает надо мной, как будто поднося удавку.

— Бывало и получше, — отвечаю я, ведь я человек, который помнит фразы из фильмов, а потом их цитирует или вставляет в свои книжки, или то и другое одновременно, а потом, в один прекрасный день забывает и не знает, ни что писать, ни что говорить. (Эта реплика Пола Ньюмана в “Детективе Харпере: безвыходное положение”[81] — интересно, скоро я её забуду?)

— Болит глаз?

— Какой глаз?

Он проводит пальцами у меня под левым глазом так осторожно, что, глядя на него, не поверишь. (Я человек, который судит о людях по первому впечатлению).

— Этот. Тут у тебя здоровенный кровоподтек.

Здоровенный кровоподтек…

— Я ничего не чувствую.

— Видно, попал осколок стекла, — резюмирует он.

Да. Или не осколок, а пресловутое евангельское бревно: “Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего”.[82]

— Попробуй-ка закрыть другой глаз.

Я пробую, но сразу не получается, поэтому помогаю себе рукой. Я по-прежнему вижу все нормально, а он водит у меня перед носом двумя пальцами.

— Сколько тут?

— Два.

Тогда он растопыривает все пальцы:

— А сейчас?

— Пять.

Сжимает пальцы в кулак.

— А сейчас?

— Ни одного.

Ну же, дружище, продолжай: я человек, который всегда выигрывает в этих играх, и в мире нет ничего приятнее, чем побеждать, не прикладывая усилий.