Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

«Плакали оба и присягали друг другу, что нас ничто не разлучит, кроме смерти. Я готова была с ним хотя все земные пропасти пройти». Понятно, что Долгорукий так потянулся в эти дни к своей невесте, так оценил ее привязанность. «Куда девались искатели и все друзья, все спрятались, и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам, все стали уже меня бояться, чтоб я встречу с кем не попалась, всем подозрительно».

В эти тяжкие для всего семейства Долгоруких дни, вдвойне горькие для Ивана Алексеевича упреками отца (не использовал последние часы императора для выгоды семейства, не сумел подписать у него завещания в пользу сестры), Наталья Борисовна обвенчалась со своим женихом в церкви подмосковного имения Долгоруких Горенки[75]. Никто из семейства Шереметевых не пришел проводить ее к венцу.

Терзаемая слухами о готовящейся опале своему возлюбленному и его семье, не имея близких, с кем можно было бы «о себе посоветовать», «ни от кого руку помощи не иметь», оставленная даже своими старшими братьями, «а надобно и дом и долг и честь сохранить, и верность не уничтожить»... В этих условиях венчание Шереметевой было нравственным подвигом, поступком самоотвержения и мужества.

Поражает жизненный ум Долгорукой. Ее страшит, что ей нужно идти в большую семью, где, кроме мужа и его родителей, было еще трое его братьев и три сестры. Она сознает, что она самая младшая и ей придется «всем угождать». «Привезли меня в дом свекров, как невольницу, вся расплакана, свету не вижу перед собою».

Через три дня после свадьбы — 8 апреля — вышел указ императрицы о ссылке всего семейства Долгоруких в дальнюю пензенскую деревню. Не успели высохнуть слезы молодой жены о том, что «и так наш брак был плачу больше достоин, а не веселию», а уж нужно было собираться в дальнюю дорогу.

Предусмотрительность дается горьким опытом беды, и умело подготовиться к ней часто не под силу даже искушенным. Что же спрашивать было с шестнадцатилетней, воспитанной в роскоши и достатке, молодой жены или с ее еще более избалованного и легкомысленного, безответственного мужа?

«Обоим нам и с мужем было 37 лет... Он все на мою волю отдал, не знала, что мне делать, научить было некому. Я думала, что мне ничего не надобно будет и что очень скоро нас воротют». Глядя с недоумением, как свекровь и золовки рассовывают по карманам бриллианты («мне до того нужды не было, я только хожу за ним следом»), она не взяла ни шуб — «потому что они были богатые», ни платьев. Мужу взяла тулуп, себе черное платье и простую шубу. Из тысячи рублей, присланных братом на дорогу, взяла только четыреста, остальные отослала обратно. «Из моей родни никто ко мне не поехал проститься — или не смели, или не хотели».

Из записок видно, что не в характере ее было обличать и упрекать: «Я намерена свою беду писать, а не чужие пороки обличать». В ее терпимости нет ни капли ханжеского смирения, принуждения себя к покорности, которое, к сожалению, иногда свойственно людям, считающим себя религиозными. Спокойствие Долгорукой и не от равнодушия — кто же может остаться безразличен к нанесенным обидам? Скорее это подлинное мужество много испытавшего, много пережившего и не сломившегося духом человека.

На Долгорукого беда свалилась неожиданно, Наталья Борисовна не вытащила нечаянно, а сознательно приняла свой тяжкий жребий.

Ее мужества хватало на двоих. Записки ее полны счастливой гордости, что она утешала и поддерживала мужа:

«Мне как ни было тяжело, однако принуждена дух свой стеснять и скрывать свою горесть для мужа милого», «истинная его любовь ко мне принудила дух свой стеснить и утаевать эту тоску и перестать плакать, и должна была и его еще подкреплять, чтоб он себя не сокрушил: он всего свету дороже был».

Вспоминая в своих «Своеручных записках» недолгие счастливые дни своей жизни, она пишет: «Мое благополучие и веселие долго ли продолжалось? Не боле, как от декабря 24 дня (день обручения с женихом. — С. К.) по генварь 18 день (день смерти Петра II. — С. К.). Вот моя обманчивая надежда кончилась. Со мной так случилось, как с сыном царя Давида Нафаном: лизнул медку, и запришло было умереть (эти библейские строчки «вкусих мало меду, и се аз умираю» Лермонтов поставил эпиграфом к поэме «Мцыри».— С. К.). Так и со мною случилось. За 26 дней благополучных, или сказать радостных, 40 лет по сей день стражду; за каждый день по два года придет без малого... еще шесть дней надобно вычесть».

Семья Долгоруких была недружная, грубая, негостеприимная. Как только выехали из Москвы, молодых отделили на свое хозяйство. Денег же у них почти не было, но пришлось и сено лошадям, и провизию покупать себе самим. Едва успели доехать в дальние пензенские деревни, как из Москвы прискакал офицер с солдатами.

Новый указ предписывал новую ссылку — «в дальний город, а куда — не велено сказывать, и там нас под жестоким караулом содержать, к нам никого не допущать, ни нас никуда, кроме церкви, переписки ни с кем не иметь, бумаги и чернил нам не давать».