Сила спокойствия

Здорово уметь остановиться,
Когда ты хочешь сделать что-то плохое,
И суметь сделать что-то другое,
И подумать об этой песенке.

Какими бы глупыми ни казались нам эти строки, но, когда кипит раздражение, разве они хуже взрослого человека, потерявшего над собой контроль из-за мелочи? Разве они хуже слов или дела, которые будут преследовать нас, возможно, всю жизнь?

Смысл управления гневом не в минимизации последующих сожалений, хотя это тоже важный фактор. Смысл в том, что люди, управляемые гневом, несчастливы. У них нет спокойствия. Они идут собственным путем. Они сами мешают своему продвижению к целям и добиваются меньшего.

Буддисты считали, что гнев — тигр внутри нас: когти гигантской кошки рвут тело, в котором он затаился. Чтобы получить шанс на спокойствие, а также на ясное мышление, нам нужно укротить тигра раньше, чем он погубит нас. Мы должны остерегаться желания, но побеждать гнев, поскольку негодование причиняет боль не только нам, но и многим другим людям. Стоиков часто критиковали за строгие правила и дисциплину, на деле же они стремились к внутреннему достоинству и пристойности, которые защищали их и их близких от опасных страстей.

Баскетбол был для Майкла Джордана убежищем, игрой, которую он любил и которая приносила ему удовлетворение. Но в погоне за победами и доминированием он превратил ее в незаживающую рану, которая не затягивалась, никогда не прекращала кровоточить и болеть. Она, возможно, стоила ему еще нескольких лет с титулами, а также простого наслаждения от включения в Зал славы баскетбола в Спрингфилде.

Это не может быть тем, чего вы хотите. Не может быть тем, кем вы хотите быть.

Вот почему мы должны вытеснять гнев любовью, благодарностью и целью. Наше спокойствие зависит от умения замедлиться, отказаться от злости и перейти на другое горючее. Новое топливо помогает нам побеждать и строить, при этом не ранить других людей и не вредить нашим делам и шансу жить в мире.

Всё — это единое

Все, что ты видишь, в чем заключено и божественное, и человеческое, — едино: мы только члены огромного тела[93].

Сенека

Астронавт Эдгар Митчелл полетел в космос в 1971 году. Он смотрел на голубой шарик нашей планеты с расстояния почти в четыреста километров и ощутил, как его «накрыло». Позже он описал свое состояние как «мгновенное глобальное осознание, ориентация для людей, сильное недовольство состоянием мира и стремление что-то с этим сделать».

Земные склоки с такого расстояния внезапно показались мелкими. Пропали различия между нациями и расами, исчезла ложная важность тривиальных проблем. Осталось только ощущение связности и сопереживания — для всех и для всего. Единственное, о чем думал Митчелл, когда видел планету из тихой невесомой кабины своего космического корабля, — схватить бы всех эгоистичных политиков за шею, притянуть сюда и сказать: «Смотри, сукин сын».

Он не злился. Наоборот, он был спокойнее и безмятежнее, чем когда-либо в жизни. Ему хотелось, чтобы у государственных лидеров, людей, которые, как предполагается, должны работать ради своих сограждан, было такое же понимание, что и у него: осознание, что все мы едины, что все мы здесь вместе и что это — единственное, что по-настоящему имеет значение.

Христианское слово для этого — агапэ[94]. Радость любви от высшей силы и благодать в этом образе. Если вы когда-нибудь видели статую святой Терезы работы Бернини, вы можете представить себе это ощущение. Нежная улыбка ангела, вонзающего стрелу в сердце Терезы. Золотые солнечные лучи, нисходящие с небес. Закрытые глаза и полуоткрытый рот Терезы, осознающей глубину любви и единения, существующих для нее[95].

Откуда бы оно ни появилось — хоть при разглядывании из космоса, хоть от религиозного прозрения, хоть от медитации, — но понимание, что все мы соединены — что мы суть единое, — поистине преобразующий опыт.

За ним следует умиротворение. Спокойствие.

С его помощью мы теряем эгоистичность и зацикленность на себе, от которых происходят многие проблемы в нашей жизни.

Греки говорили о симпатии — своего рода взаимозависимости и взаимосвязанности всех вещей, прошлого, настоящего и будущего. Они считали, что каждый человек на планете играет важную роль и его за это следует уважать. Джон Кейдж пришел к пониманию чего-то подобного, когда принял собственный странный стиль музыки — вроде пьесы тишины на четыре минуты и тридцать три секунды. «Если кто-то рассматривает человеческую расу как единое лицо, — писал он, подразумевая, что каждый из нас является частью общего организма, — то это позволяет ему видеть, что оригинальность необходима, поскольку глазу не нужно делать то, что хорошо поддается рукам».