Сила всякого корешка

Тропа врезалась в выступ покатого холма и неспешно тянулась мимо еще крепких, но сильно заросших каменных стен, то под лучами солнца, то в тени. Может, тишина и не была там глубже, может, ему просто вдруг так показалось. Ему уже чуть ли не хотелось услышать недозволенный стук топора и его однообразное эхо. Но он его не услышал. Лишь что-то крадучись перемещалось в подлеске. Потом он внезапно очутился возле дома. Древний попугай что-то пробормотал, пес поднял голову и равнодушно опустил ее. Офицер полиции медленно подошел и уверенно оповестил о своем присутствии. Никто не откликнулся. Откуда-то донесся высокий слабый голос, не то говоривший нараспев, не то тихонько напевавший. Попугай нахмурился, внезапно превратился в двух нахмуренных попугаев, но это продлилось всего секунду. Карлос, пожалуй, приободрился, а вовсе не наоборот… казалось, мощного воздействия curandero и его дома достаточно, чтобы умерить его хворобу, какой бы она ни была. Он снова оповестил о своем присутствии и толчком распахнул дверь.

В доме стоял полумрак (естественно, как и положено) и запах (вполне отчетливый) дыма горящих дров, трав, рома и ряда прочих вещей, а среди них — узнаваемый незамедлительно, с первого же раза — самого Исидро Чаче. Он сидел на корточках на полу, напевая свою странную песню, разбрасывая по полу разноцветные семена из крашеной тыквенной бутыли, разглядывая образовавшийся рисунок в свете единственного солнечного луча, затем опять собирая семена, чтобы вновь их рассыпать. Песня его внезапно стихла. «Abuelita[30] Ана должна умереть», — сказал он прозаичным тоном. Из слабого и высокого голос его превратился в вязкий и мощный.

Карлос весь сжался. Неужели curandero намеревается… Потом он вспомнил, кто такая Abuelita Ана и успокоился. «Сколько лет ее помню, она все умирает», — сказал он. Бабушка Ана под двадцатислойными одеждами, ее поднос с таблетками, целебными мазями, примочками и эликсирами; пальмовые ветви, четки и иконы, ее амулеты на счастье и ее патентованные лекарства с изображениями и подписями серьезных бородатых испанских докторов… и прежде всего, ее длинные, толстые и грязные ногти желто-серого и черного цвета.

Исидро Чаче кивнул. «Я не давал ей умереть, — сказал он. — Но я больше не смогу этого делать. Быть может, сегодня… Быть может, завтра… — Он пожал плечами. — Кто знает?»

— А как вы себя чувствуете, Сэр Целитель?

— Я? Очень хорошо. Господь и святые любят меня, — он усмехнулся.

Карлос вспомнил, что он — полицейский, а к славным обязанностям полицейского никто не относится с презрением, и сказал: «Надеюсь, вас никто не беспокоил».

Знахарь широко раскрыл оба глаза, и больной, и здоровый. «Беспокоил меня? Да кто бы посмел? — сказал он, — вот вас кто-то беспокоил».

Взгляд Карлоса Родригеса Нуньеса замер. Он вздохнул, и этот вздох перешел в рыдание. Не вполне владея голосом, он поведал целителю о своих бедах… какие жуткие голоса ему слышатся, какие жуткие видятся лица, как болит тело и голова, как она кружится, как двоится у него в глазах, как недружелюбно и враждебно относятся к нему люди и — наконец — как он боится потерять работу.

Если не хуже того.

Выражение лица curandero, слушавшего, кивая головой, не сильно отличалось от выражения на лице доктора Оливеры. «Pues[31]. Не думаю, чтобы в данном случае мы имели дело с последствиями непочтительности, — неторопливо, как бы размышляя, произнес он. — Вы не охотник, не лесоруб, вряд ли вам случалось оскорбить Олений Народ или Маленький Народец… а даже если и так, они, как правило, мстят иным образом. Повторяю: как правило. Но — пока что — мы не станем останавливаться на этом».

— Так что же? Сглаз? Много приходится слышать чепухи по этому поводу. В сущности, взрослые люди крайне редко оказываются жертвой Сглаза; кого действительно нужно беречь, это детей…

Он оговорил различные возможности, не обошел и расстройства желудка или его неспособность действовать с необходимой частотой, недомогание, от которого, у него, Исидро Чаче, имеется множество отличных трав. «Но, возразил полицейский, — дело не в этом, уверяю вас».

Чаче пожал плечами: «Ну, а что вы сами предполагаете?»

Тихим-тихим голосом Карлос пролепетал: «Колдовство. Или яд».

Чаче медленно печально закивал. «Восемьдесят процентов телесных недомоганий, — согласился он, — происходит по одной из этих двух причин».

— Но кто?.. Но почему?..

— Вы говорите, как идиот! — рявкнул знахарь. — Вы — офицер полиции, у вас сто тысяч врагов, и у каждого сто тысяч причин. Почему не имеет большого значения, а вот кто: знание об этом пригодилось бы, тогда мы смогли бы наложить встречное заклятие, но и это не главное. Мы не знаем кто, нам известно только о вас, и именно вами мы должны теперь заняться.

Карлос робко промямлил: «Я понимаю. Понимаю».