Сила Зверя

Избрав с младых годов духовное поприще, весь свой век шествовал стезей добродетели. Не жаждал от жизни отец-игумен никоих мирских суетных соблазнов, а только служения алкала его душа. Таковой мыслестрой тщился он взрастить в умах вверенной ему паствы. Да неисповедимы помыслы Небес. Доводится на склоне лет такое бесчестие терпеть.

А в послании говорилось:

«Одно мое слово духонаставническое — старый ты, отец-игумен, мерин еси. Годами скорбен, а умишком худ. Али не ведал, али запамятовал, паки нет пастыря в стаде овечьем, то и козел за лорда сойдет. Попустил ты козлищу брату Ингельдоту, так Свинячий Лыч явил нам истинную свою образину, сиречь показал нам всем козью морду. Смутил умы глупой черни, так чернь эта, в истинной вере нетверда, на непотребства падка, наши храмы позабыла, валом к винопивцу валит, величает не иначе как первосвятейшим друидом. А сам козлище похотливый в блуде и мерзости погрязши пребывает, в открытую с некоей вдовицей греходействует. И та вдовица срамная нам ущемления творит ежечасно. Отворотила от нас, ревностных служителей веры, и паству и паломников. Взялась строить скиты ночлежные, дома странноприимные, да часовни крольчачьи. Дабы калики перехожие не в наших монастырях приют и ночлег смиренно принимали, но у нее на постой становились. От того убытки наши велики, а все прибыля у вдовицы Ингельдотовой. И никакого нынче сладу с кроликопродавцами нету. Посланные мною легаты, не токмо к Свинячему Лычу допущены не были, но даже прихвостни его, ранее по дорогам попрошайничающие, встретить не соизволили, отослали к наглой бабе. Та, речи говорила глумливые, слова непотребные и насмеявшись, велела холопам своим, гнать легатов втришей. Те доныне выями двигать не спромогутся. И все то через тебя произошло, старый мерин.»

Горько читать сии гневливые строки благочинному, да ведь истинная правда в них писана. И не все еще ведал архиепископ. Совсем худо было дело.

Огорчительно взирая за убыванием прихожан и оскудением приношений, промыслил отец-игумен, радея за благо святочестной обители, поправить дела силами монастырских умельцев, мастерить чудодейные образы Кролика-Предтечи. Да заявились нежданно-негаданно гости, Ингельдотом посланные и в числе великом, не малом. Назвавшиеся монахами молодцы, на сирых схимников, плоть свою постами и молитвами умерщвляющих, отнюдь, не походили вовсе. Паче того, все росту великого, в плечах косая сажень, шеи имели бычачьи. Не святость, но ушуйничья забубенность отмечала их крепкоскулые лики, хари разбойничьи наглые. И водрузив, для всеобщего обозрения и уразумения, на дубовую столешницу пудовые свои кулачищи, эти душегубные монахи свирепо поведали, что без особого соизволения первосвятейшего друида Игнельдота, производить, равно торговать всем, что ко Зверю-Кролику даже малое отношение имеет, никому не позволительно. А соизволения такового, аббатство не имеет и иметь не сподвигнется. Посему, пускай святая братия, а паче отец-игумен, поразмыслят, что шею мылят, не только мылом единым, а петухи бывают голосистые, бывают пестрые, да бывают и красные. С тем, востребовав отступного, за причиненный ущерб Ингельдотову храму, никаким резонам и увещеваниям внимать не пожелали, загрузив, что нашлось в оскудевшем аббатстве на аббатские же подводы, уехали восвояси, покинув братию в великом смущении и расстройстве душевном пребывающую.

С той поры совсем монастырские дела вкривь и вкось пошли. В бывшей ранее светочем благочестия обители, начало твориться непослушание и озорство. Одни монахи покинули аббатство, подались искать милости бывшего своего сотоварища, оставшиеся, так поступить грозясь, из-под власти игумена совершенно вышли, занялись беспутством. К наставительным речам глухи, посоха не страшатся. Бражничают да скоромничают, прелюбодействуют с непотребными девками, а как тех не находят, то бесстыдно прямо у алтаря рукоблудничают. Редкие прихожане, дозря в обители один вертеп, окончательно отворотились, с прокормлением стало вовсе туго.

Того, однако, совершенно нельзя было сказать о Свинячьем Лыче, ныне первосвятейшем друиде Ингельдоте. Многое изменилось с той поры, как сидел он, скорбный духом, в трактире, слушал пьяные речи невероятные.

Опушка Блудного Бора теперь так не звалась, а именовалась Кроличьей Рощей. Пролегала через нее не старая дорога заброшенная, но свежевымощенный Крольчачий Тракт. У самого его начала, по двум сторонам, умелец из камнерезов высек из цельных, специально доставленных глыб, изваяния чудо-Зверей. Гранитные колоссы изображали сидящих на задних лапах огромных Кролей. Передними держат гигантские морковки, уши торчком, на ряшках выражение злодейское, ужасные зубы щерят.