Силач

Не оставалось никаких сомнений: они заблудились.

Эта мысль казалась нелепой и даже смешной, но в мире из грязи, тысяч одинаковых деревьев и неба, похожего на темное пятно, даже почтовый голубь мог бы сбиться с пути.

Бонифасио Кабрера бредил.

Вокруг стояла изнуряющая жара, но хромой дрожал и стучал зубами в лихорадке. Он впал в беспамятство и не мог ни шагу, так что измученному Сьенфуэгосу пришлось тащить его на себе.

Ноги канарца под двойной тяжестью увязали по щиколотку в болотной грязи, из-за чего пройти несколько сот метров стоило неимоверных усилий.

С каждой минутой он все больше терял чувство реальности и даже чувство времени.

Если ему удавалось обнаружить упавшее дерево или кусок незаболоченной земли, он проводил долгие часы, лежа рядом с бесчувственным Бонифасио Кабрерой, и медленно жевал длинные полоски вяленого мяса. Но даже в эти минуты отдыха ему не удавалось привести в порядок мысли, словно жара и невыносимый шум дождя не давали сосредоточиться на самых простых вещах.

На третий день он увидел какой-то блеск среди кустов, бросился туда — и в ужасе застыл, обнаружив свой потерянный кинжал. Получается, все это время он ходил по кругу.

Север, юг, восток, запад — стороны света перемешались у него в голове, и он был не в силах понять, в каком направлении движется и точно ли идет по прямой. Ему отчаянно не хватало той самой «морской иглы», помогающей кораблям держать курс, о которой мастер Хуан де ла Коса рассказывал, что она непостижимым образом всегда указывает на север.

Будь у него одна из этих игл — возможно, он и нашел бы выход из этого запутанного лабиринта; но здесь, внизу, у подножия пятидесятиметровых деревьев, чьи огромные кроны терялись в облаках, словно тонули в рыхлой и вязкой вате, не было никакой возможности определить стороны света, и не стоило даже пытаться идти в определенном направлении.

К полуночи дождь прекратился, и шум сменился мертвой тишиной, однако рассвет выдался столь же непроглядным, и сквозь густую пелену облаков невозможно было разглядеть солнце.

Хромой стал мертвым грузом, который все еще дышал, и Сьенфуэгос не мог избавиться от ощущения, что если они не выберутся отсюда как можно скорей, его другу недолго останется дышать.

Очень скоро Сьенфуэгос пришел к печальному выводу, что бессмысленно куда-то идти, он лишь будет бесконечно бродить по кругу, пока не свалится без сил.

Он понимал, что сейчас самое главное — любой ценой сохранить присутствие духа, не позволить отчаянию свести с ума. Отчаяние — это самый страшный враг всех, кто пересекает сельву. Раз у него достаточно пищи и воды, нет причин позволять страху завладеть разумом.

Он вспомнил своего старого учителя Папепака — туземца, знавшего джунгли, как никто другой — и постарался представить, как бы он повел себя в таких сложных обстоятельствах; хотя и так понятно, что Папепак никогда не оказался бы в подобной ситуации, ведь он всегда знал, где именно находится и куда направляется.

Канарец огляделся в поисках любых деталей, позволивших бы получить хоть какую-то полезную информацию, но видел вокруг только густую растительность, а наверху — пестрых попугаев, зеленых ящериц и темных обезьян, прыгающих с ветки на ветку.

Попугаи перекрикивались или бесцельно порхали, обезьяны суетились и искали друг у друга блох, а крупные ящерицы неподвижно застыли, прижимаясь к грубым и толстым тридцатиметровым стволам.

На земле остались только лягушки и змеи, а сверху просачивался всё такой же свет, неизменный и не отбрасывающий тени, которая позволила бы понять, где утром или вечером находится солнце.

Бонифасио Кабрера на миг открыл глаза и посмотрел на Сьенфуэгоса невидящим взглядом.

Лихорадка усиливалась.

Так прошли долгие часы.

Галдели попугаи, обезьяны поедали плоды, ящерицы распластались на стволах деревьев в ожидании теплых лучей солнца, которое, наверное, никогда больше не покажется.

Сьенфуэгос пребывал в задумчивости, неподвижный, как скала посреди болота.

Глаза его уже не различали происходящего вокруг.

Так прошла ночь; и хотя рассвет, казалось, не принес ничего нового, теперь канарец точно знал, что нашел выход. Он поднял тяжелое неподвижное тело друга, взвалил его на плечо и тронулся в путь, непоколебимо убежденный, что движется прямо на запад.

До самого полудня он шел, следя, чтобы сидящие на стволах деревьев ящерицы находились прямо перед ним.

Когда, по его подсчетам, наступил полдень, он двинулся вперед, следя, чтобы ящерицы на стволах все время были по правую руку; когда же наступил вечер, шел так, чтобы они оказались позади.

Любой другой человек на его месте сделал бы огромный круг и в конце концов снова вернулся бы на то же место, но усвоенная с детства привычка внимательно наблюдать за окружающей природой сослужила бывшему пастуху добрую службу. Вот и сейчас он обратил внимание, что ящерицы не сидят все время на одном и том же месте, а медленно перемещаются по стволу.