Silent Mill

— Ха-ха! — смеюсь я, из последних сил удерживая коляску. — Что, старина, страшно? Наверно, сидишь и бешено портишь воздух, а?

Старик ничего не отвечает. В глазах его смертная тоска и пустота.

— Что тебе нужно от нас, старый? — продолжаю я. — Ну чего тебе от нас нужно, а? Чего ты никак не оставишь нас в покое? Казалось бы, ну сделал ты своё дело, испортил двум честным людям жизнь, выставил их на всеобщее посмешище, ну и успокойся на этом. Так не-ет, тебе всё мало, чёртов старик! Ты хочешь, чтобы мы вечно, вечно жили по твоим правилам… А нас ты спросил? Хотим ли мы этого?

Электромотор коляски вдруг порывисто и громко гудит — старик до упора выжимает рычажок скорости. От неожиданности я не успеваю среагировать на рывок коляски, отпускаю её и кое-как сохраняю баланс, пытаясь удержаться на краю.

Старик летит в бездну.

Наклонясь над краем пропасти, я вижу, как из-за пазухи у него вылетают листы исписанной бумаги и, словно белые птицы, кружат в воздухе, провожая иссохшее тело старца до самой земли.

Толстяк понч лежит на краю красной дорожки и плачет. Балбес. Он всегда был дураком.

Я звал её Суити. Не помню её настоящего имени. Оно было не столь благозвучно и притягательно. А Суити мне нравилось и точно отражало суть. Или мне казалось, что отражало. Во все стороны.

Ты помнишь, дружище Белли?..

— Помню, сэр, — кивает Понч. — Я помню Суити. Хорошая была девушка.

— Наверняка, — соглашаюсь я.

Кажется, я думал вслух…

Лязгнув замком, открывается дверь. В камеру входит целая толпа народу в чёрных строгих костюмах, в белых рубашках. Их лица суровы и не выражают ничего, кроме мрачной задумчивости.

Что? Уже?

Старик с седыми бакенбардами, с трясущейся головой, шаркая ногами, ступает сквозь строй чёрно-белых и на минуту останавливается перед нами, держа на вытянутых руках два таких же строгих чёрно-белых костюма. Потом неловко поворачивается и кладёт их на нары Понча.

— Прошу, господа, — говорит он скрипучим голосом. — Переоденьтесь, господа.

— Что? — не понимает Белли. Его губы дрожат, а голос трескается, как стекло под ботинком.

— Прошу вас, господа, — повторяет старик. — Переоденьтесь.

Я поднимаюсь. Начинаю снимать с себя робу смертника.

А Белли не может подняться — он словно окаменел и только глаза его немым вопросом перебегают с одного строгого лица на другое. Тогда двое чёрно-белых берут его под мышки, слаженным движением поднимают и начинают стягивать с него куртку. Белли начинает выть, тихонько подвывать, как побитый пёс. Он всегда боялся смерти.

А я? Наверное, нет. Я слишком устал от жизни, чтобы бояться старухи с косой.

Выходя из камеры, останавливаюсь напротив старика и заглядываю ему в глаза. Его голова старчески трясётся, в глазах тлеет безумный огонь. Старческая кожа его похожа на древний пергамент, испещрённый неведомыми письменами.

— Ты! — кричу я. — Снова ты! Макгвардинг!

Я пытаюсь ударить его, вцепиться ему в горло, но сильные руки надзирателей хватают меня, сковывают, выталкивают из камеры и волокут по коридору туда, где ждёт нас последняя чашка кофе.

— Её звали Альдонса, — шепчу я. — Альдонса Лоренсо. Очень красивое было имя. Помнишь, дружище Санчо?

Но он не слышит меня.