Что касается Юлии, с одной стороны, она находилась в прекрасной форме, а с другой, по мнению Мастера, ей ощутимо не хватало плавности и гармоничной растянутой ленцы в движениях. В тренажёрном зале она приобрела, помимо силы и выносливости, маскулинную резкость, а это портило весь образ.
Как, впрочем, и резкий, командно-авторитарный голос, которым она сейчас задавала жару любимому Бенечке, видимо осмелившемуся попросить у неё что-то сверх необходимого.
– Море? – отчитывала Юлия сына, проходя по холлу отеля к дороге на пляж. – Ты можешь постоять и не вертеться, чтобы я тебя кремом намазала, а потом этим жирным кремом мои простыни не обтирать, пять минут! Взрослый уже мальчик! Море ему. В море за тобой не уследишь. Одна волна инфаркт, вторая инсульт. Тебе отдых, а мне – работа!
Слышались знакомые интонации, слова и целые фразы Ольги Фёдоровны.
– Я в пять лет вообще забот не доставляла! Слушалась и-де-аль-но! Меня дома одну на целый день можно было бросить, и ни соринки, и сама разогрела, поела и за собой посуду вымыла. А тут не постоять минуту и всё кремом замазать.
«Если бы ты так же слушался меня, как я – свою маму!» – этот рефрен в словах Юлии Мастер слышал отчётливо и громко.
И что? Хотелось спросить: вот ты слушалась, девочка Юля, и что? Ты счастлива? Вознаграждена? Каким результатом ты бы мотивировала Бенедикта быть в точности как ты?
Мать надо любить! Мать – это святое! Каким образом необходимость уважения к матери, задекларированная в каждой национальной культуре мира, обросла такими совершенно субъективными позициями, как «Мать всегда права», «Родился – должен!», «Я имею право потому, что твоя мать»? Причём речь идёт обо всём, даже о таком жёстком нарушении личных границ, что человек потом всю жизнь не может от этого оправиться.
А в школах будущих матерей учат, только как рожать и пеленать, но вот как вовремя отойти в сторону, в какой форме допустимо выражать поддержку или, наоборот, порицание – кажется, что женщина должна это взять из ниоткуда и сразу уметь. А ведь они все разные, как и их дети. И, сталкиваясь с некоторой неуправляемостью ребёнка (что в порядке вещей), матери поступают по-разному. Кто-то даже не заметит, кто-то попытается решить по-дружески, кто-то агрессивно надавит авторитетом, а кто-то, пользуясь предоставленными рычагами, начнет манипуляции. И эти манипуляции в будущем отзываются совсем не приятно для двоих участников процесса. Манипуляции «Я всё знаю лучше, ты обязан слушаться», «Я тебе жизнь отдала, а что я получаю взамен? Неблагодарный!» и одни из самых опасных – «Вот я умру, и тогда уже, конечно, не побеспокою тебя просьбами!» и «Мне так плохо из-за тебя, нечуткого, неблагодарного, плохого ребёнка».
Как же получается так, что, по словам Юлии и Ольги Фёдоровны, они то и дело заняты решением проблем Бенедикта и одновременно – мальчик живёт в коконе, его дергают, утюжат замечаниями и почти ничего ему не позволяют сверх какого-то неестественного регламента? Какие проблемы может доставлять эта тушка, обложенная ватой и почти уже стоящая в музее? Да, мама и бабушка не желают иметь дел с ухудшением самочувствия (порезы, ссадины, падения, переломы), которые могут проистекать из «режима свободы» для их мальчишки. Но ведь он всё равно болеет! Если, став более быстрым, ловким, весёлым и самостоятельным, он со временем натренируется и перестанет набивать так пугающие родственников шишки, то, согласившись с их главенством и уныло проживая свою жизнь, Бенедикт будет иметь прецеденты хронических, более затяжных, дорогостоящих и более страшных болезней.