Сильнее бури

- Нет, раис, ты отвечай один. А мое дело сторона.

Кадыров вышел из-за стола, остановился перед Аликулом. Казалось, даже белки глаз у него побагровели, так он рассвирепел. Аликул смотрел на него снизу вверх с издевательской хитрецой и теребил, теребил свою бородку…

- Ты что же это, дорогой друг, - с угрозой произнес Кадыров, -в кусты метишь? Хочешь, чтобы я за всех отдувался? Так не пойдет, дорогой. Я пока еще коммунист. Я себя не пощажу, но и вам всем несдобровать!

- А кто тебе поверит, рамс? - спросил Аликул, и голос его зазвучал слащаво, но зловеще. - Слова твои для дехкан, как пустой орех. Нет тебе веры! А меня колхозники уважают…

- Они еще не знают о твоих темных делах!

- И не узнают. Не узнают, раис. Уж не ты ли им об этом поведаешь?

- Я своим дехканам не враг. Я расскажу им всю правду, и про себя, и про Султанова, и про тебя, старая лиса!

- А я скажу, что это клевета. Председатель, мол, сам напакостил, а теперь валит все на других. Ведь вот нак нескладно все получается: ты больше всех разорялся на собраниях, а я молчал, ТЕое имя попало в статью Юсуфия, а мое нет…

- А твои речи на пирушках? Ведь это ты натравливал меня на Айкиз! Или ты забыл об этом?

- А кто их слышал, эти речи? Рузы-палван? Гафур? - Аликул сжал свой сухонький кулачок. - Так они у меня вот где! Мне ведь известно, чем они занимаются на базарах! Меняют, породистых коров на захудалых, разбавляют брачком колхозное стадо, а денежки кладут себе в карман или тратя? на взятку раису. И раис брал их подарочки. У раиса тоже совесть запачнана. Плохо, плохо будет, если об этом узнают дехкане!

Слова Аликула пронзали Кадырова, как пули. Он впился в старика ненавидящим взглядом, прохрипел, задыхаясь:

- Не боюсь я тебя, старый шакал!

- Боишься, раис, - с каким-то сожалением вздохнул Аликул, -боишься. Да и как тебе не бояться? Ты сам рассуди: покаешься ты перед колхозниками, перед райкомом в своих грехах - не во всех, не во всех, раис! - скажешь, что туман застлал тебе глаза, оттого ты и не разобрался в этом деле с целиной. Ну, побранят тебя, переведут в бригадиры, тем все и кончится. А начнешь топить других, так и другие не будут молчать, и не видать тебе, как своих ушей, партийного билета. Поверь мне, раис, в этом случае все остальное покажется тебе сладкой халвой! А мне что? Непойманный, гдрорят, не вор. Был, правда, грех, видели дехкане, нак я с вами пил. Так ведь если и видели - не осудят! Я человек маленький, чего нельзя коммунисту Кадырову - Аликулу простительно. Я скажу: это ты, раис, втянул меня в свою компанию. Я скажу: ты и дочери моей не давал проходу. Мне ведь такое известно, в чем ты не осмелишься признаться ни на одном собрании!

Кадыров еле сдерживался, слушая Аликула. Сердце до краев переполнилось бессильной яростью. Не помня себя от бешенства, он шагнул к старику, схватил его за ворот, выдавил из себя осипшим шепотом:

- Старый Плакал! Змея!.. Ты тоже за все поплатишься!

- Пусти! Опомнись, раис!.. - Аликул вырвался из рук Кадырова, бросился к окну и, раскрыв его ударом кулака, крикнул:

- Люди добрые! Слушайте меня, люди добрые!.. '

Кадыров за плечи оттащил Аликула от окна, ладонью зажал ему рот.

- Молчи, шайтан! Молчи!

Аликул высвободился из тяжелых объятий друга и довольно ухмыльнулся:

- То-то же, раис! Скажи спасибо, что на улице никого не было!: - Он выпрямился, в глазах его мелькнуло жесткое, беспощадное выражение.- Слаб ты со мной тягаться, раис. Я-то всегда выйду сухим из воды, а ты сам себя погубишь! Разные у нас с тобой пути, дорогой.

Аликул исчез, и Кадыров остался один.

Он сидел на диване, сгорбившись, стиснув коленями большие, тяжелые руки, которым доводилось когда-то держать и кетмень и винтовку. За окном быстро темнело, в кабинете тоже было темно…

Вот и пришел час расплаты, Кадыров…

А до этого часа - был в твоей жизни другой час, когда ты, приняв победы колхоза за свои собственные, стал уважать только себя, верить только себе. Жизнь ушла далеко вперед. Люди мужали, учились, тянулись изо всех сил, чтобы быть вровень с временем. А ты самодовольно стоял в стороне, полагай, что все уже постиг, и, как попугай, твердил одно: «Я практик… У меня опыт!» Хотя опыт твой старел, как все стареет в жизни. Ты оброс жирком, Кадыров, и сам не заметил, как твоя суровая решительность превратилась во властность, хозяйская расчетливость - в трусливую осторожность, спокойное оознание своей силы - в сытое, тщеславное самодовольство. Ты не хотел этого замечать!

Погляди, Кадыров, кого ты пригрел, с кем советовался все эти годы, кого называл своими друзьями! Только что волчьим оскалом сверкнула тебе в глаза беспощадная усмешка Аликула. А Гафур, Рузы-палван, Молла-Сулейман - разве они лучше, разве не стоят они один другого? Ты чванился, хвастал перед самим собой: «Дехкане меня на руках готовы носить!» А кто расточал перед тобой льстивые речи? Воры, нлеветники, подхалимы! Ты утешал себя в трудные минуты: «Мне есть на кого опереться». Но кто поддерживал тебя, пока ты был в чести? Волки и лисы?