Сильнее страха

— Я встречал таких немало, привык.

— Но не таких, как этот! — Заправщик с грохотом вставил пистолет в гнездо. — С вас ровно восемьдесят долларов. Центы сдачи не верну, не взыщите.

Эндрю отсчитал старику пять купюр по двадцать долларов. Тот пересчитал деньги и улыбнулся.

— Обычная сумма чаевых — два доллара. Содрать еще восемнадцать за адрес этого старого обормота было бы жульничеством. У меня и так все ладони в масле, лишняя смазка мне ни к чему. Сейчас принесу сдачу. Если хотите, пойдемте вместе, там тепло, угощу вас кофе.

Эндрю охотно поспешил за ним.

— Зачем вам этот тупица? — спросил старик, протягивая ему горячую чашку.

— Здорово же он вам насолил, если вы так его честите!

— Назовите хоть кого-нибудь, кому удается поладить с этим медведем, и я в следующий раз залью вам полный бак бесплатно.

— Все так безнадежно?

— Он живет отшельником в своей хибаре. Продукты для него выгружают на повороте, к самому жилищу он никого не подпускает. Даже до моей заправочной станции его высочество не соблаговолит добраться.

Кофе имел цвет и привкус лакрицы, но Эндрю так замерз, что не стал роптать.

— Вы собираетесь поднять его среди ночи? Если он вас впустит, с меня причитается.

— Сколько пилить до ближайшего мотеля?

— Пятьдесят миль с лишком, только это напрасный труд: в это время года он на замке. Я бы с радостью приютил вас на ночь у себя, только у меня тут нет отопления. Хибара Мортона к югу отсюда, вы ее проехали. Езжайте обратно, после Рассел-роуд увидите грунтовку, уходящую вправо, свернете на нее и упретесь в Мортона, дальше дороги нет.

Эндрю поблагодарил хозяина заправки и шагнул к двери.

— Советую особенно не газовать, — напутствовал его старик. — Если от моего бензина двигатель перегреется, могут полететь клапана.

«Шевроле» развернулся и медленно поехал обратно, протыкая фарами ночь, потом свернул на ухабистый проселок.

В обоих окнах по сторонам от двери бревенчатой хижины еще горел свет. Эндрю заглушил мотор, вышел и постучался.

В старике, открывшем дверь и равнодушно взиравшем на позднего гостя, трудно было узнать репортера, которым Эндрю когда-то восхищался.

— Проваливай! — прозвучало из гущи бороды.

— Мистер Мортон, я проделал ради встречи с вами неблизкий путь.

— Теперь ты проделаешь его в обратную сторону. Во второй раз дорога кажется короче.

— Мне необходимо с вами поговорить.

— А мне нет. Сказано, убирайся! Мне ничего не нужно.

— Речь о вашей статье о деле Уокера.

— Что еще за дело Уокера?

— Шестьдесят шестой год, обвинение жены сенатора в государственной измене.

— Что за любовь к протухшему старью? Что там, в моей статье?

— Я журналист «Нью-Йорк таймс», как и вы. Мы много раз встречались, но мне не доводилось с вами пообщаться.

— Я давно не у дел, вам что, не сказали? Похоже, вы глубоко копаете!

— Как видите, докопался до вас. В ежегоднике вас нет.

Бен Мортон долго смотрел на Эндрю и наконец жестом пригласил его войти.

— Идите к камину, у вас аж губы посинели! Я и вправду далековато забрался.

Эндрю растирал руки, держа их над огнем. Мортон откупорил бутылку «мерло» и достал два бокала.

— Держите, это поможет лучше, чем огонь. Покажите-ка ваше журналистское удостоверение.

— Доверие прежде всего. — Эндрю открыл свой бумажник.

— Доверчивость — признак кретинизма. А в вашем ремесле она вообще противопоказана. Погреетесь минут пять — и скатертью дорога, ясно?

— Я прочитал добрую сотню статей о деле Уокера, и вы единственный, кто не совсем поверил в виновность Лилиан Уокер. Вы хотя бы поставили ее под вопрос.

— Ну и что? Все это в далеком прошлом.

— Пресса полностью утратила интерес к этой теме с 20 января, одна ваша статья вышла 21-го.

— Я был молодой и наглый, — сказал Мортон с улыбкой и залпом осушил свой бокал.

— Значит, припоминаете?

— Старость — не обязательно слабоумие. Чем вас заинтересовала эта древняя история?

— У меня всегда вызывала подозрение дружная травля.

— У меня тоже, потому я и написал эту статью. Хотя «написал» — громко сказано. Нам приказали больше не писать о сенаторе Уокере и его жене ни строчки. Надо представлять себе то время: свобода печати прекращалась там, где проводила красную черту политическая власть. Вот я и решил заступить за черту.

— Как?

— Старая общеизвестная уловка. Наши статьи утверждали в печать на редакционном совещании. Чтобы статья появилась в таком виде, как хотелось тебе самому, достаточно было задержаться подольше и навестить наборщиков со срочной правкой. В это время проверять нас было уже некому. Обычно это проходило незамеченным, но бывали и санкции. Главное, начальство неспособно признать, что его провели, это бьет по его самолюбию. В тот раз меня застукали, но назавтра никто в газете не пикнул. За несоблюдение субординации меня наказали позже.

— Вы не верили в виновность жены Уокера?