Сильнее жизни

Первые две недели я просто существовала, не особенно стараясь что-то изображать перед окружающим. Друзей и близких у меня не было, а на остальных было плевать. Слоняясь тенью по опустевшей квартире, машинально делая то, что делала всегда, я погружалась в бездну отчаяния.

— Тетя Вера, а что такое горе? — перед моими глазами предстала картинка из прошлого. Я, еще маленькая девочка, обнимаю теткины колени, и, заглядывая ей в глаза, терпеливо жду ответа. Смахнув набежавшую слезинку, она печально смотрит на меня, видимо пытаясь подобрать слова для пятилетней крохи.

— Оно всегда следует за смертью, девочка моя. Эти две подруги никогда не расстаются.

И теперь одна из этих подруг прочно угнездилась в моем доме, возвращая назад, в детство, к грустным, но не таким болезненным воспоминаниям. Я почти не помнила дядю Виталия, мужа моей тети, но знала, что он любил меня, ждал, когда вырасту, пойду в школу. Не сбылось. Так много того, чего мы хотим в жизни ускользает от нас. И не всегда в этом виноваты мы сами.

* * *

Я равнодушно рассматривала в зеркале свою бледную, опухшую от слез физиономию. Дожив до 24 лет, так толком не смогла составить четкого представления о собственной внешности. Иногда мне казалось странным, что мы с тетей Верой родственники. Ее стройная, худощавая фигура, густые темно-каштановые волосы, едва тронутые сединой, и яркие голубые глаза всегда вызывали во мне недоумение по поводу моих блеклых, непонятного цвета глаз, темно-русых волос, стойко ассоциировавшихся у меня с мышиным цветом, местами проблемной фигуры и непонятной стеснительности, граничащей с глупостью. Видимо, гены нашей семьи дали сбой, и на свет появилась я — неотесанная девица, предпочитавшая всегда держаться подальше от всего, что могло нанести травму стремящейся к покою душе. Только тетя Вера понимала меня, не пытаясь как-то переделать. Понимала и принимала такой, какая я была.

Очередной день близился к концу, по-прежнему не принеся облегчения, или какой-то надежды. Тихая меланхолия, в которой я пребывала уже несколько недель, не особенно бросалась в глаза коллегам и начальству. В конце концов, все, что от меня требовалось — вовремя прийти на работу, не допускать ошибок и хотя бы иногда демонстрировать служебное рвение, что в это время года это было проблематично не только для меня. Лето — пора отпусков. Вот только я не спешила покидать жужжащий как улей отдел, погружаясь в мертвую тишину своей квартиры. По-крайней мере, так я хотя бы могла наблюдать за жизнью других, не принимая в ней активного участия.

Наконец, тянуть дольше было нельзя, и взяв сумку, я медленно покинула душное помещение. Теперь полчаса в метро, десять минут под раскаленным солнцем — и я дома, в пустой двухкомнатной квартирке. Из года в год здесь ничего не менялось — все на своих привычных местах, вещи, знакомые и любимые с детства, дарящие ощущение тепла и уюта. Когда-то это действительно было так, но не теперь. Внезапно, мне вдруг захотелось все здесь изменить. Оглядев комнату, решила передвинуть мебель в комнате тети Веры, и начать с ее старого секретера. Вряд ли я решусь когда-либо избавится от него, но все, что там хранится придется пересмотреть.

Я с интересом вертела конверт, выпавший из стопки бумаг в тетином секретере. Без адресата и отправителя, он был достаточно плотным, чтобы привлечь мое внимание. Он не был запечатан, поэтому я без труда извлекла несколько листков, испещренных знакомым почерком. Наверное, я не имела права этого делать, почти наверняка не имела, но послание от тети манило меня, словно обещая исцеление от тоски и горя.

«Регина, девочка моя!

Наверное, я никогда бы не смогла рассказать тебе всю правду, и если ты читаешь это письмо, значит, мой страх оказался сильнее обещания, данного твоему дяде перед его смертью. Мне больно в этом признаваться, но я лгала тебе — ты не дочь моей покойной сестры. Двадцать лет назад она взяла тебя из детского дома. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то, что так и не смогла сказать всю правду, но знай — я любила тебя как родную, надеюсь, ты сможешь меня простить.

тетя Вера»