Сильнейшие

— А бывает иначе? — насмешливо протянул южанин, и рассмеялся. — Знаю, бывает.

— И… ты не сгоришь изнутри?

Лицо южанина на миг потемнело, потом он мотнул головой:

— Еще чего!

— Хотел бы я так — мерзнуть никогда не придется! — вырвалось у мальчишки.

— А пламенем вулкана хорошо костер разводить! — Кайе встряхнул короткими волосами — разговор явно его забавлял, и, похоже, он перестал думать о стертой памяти найденыша. — Только ты забываешь про то, чем питается наша Сила. Если подхватит — все. Думаешь, умирают мало? Конечно, те, что стоят внизу — чаще… А если не хватит своей, можно взять у других.

— Как скажешь, али. У меня нет силы, но если вдруг есть, я отдам всю до капли…

— Ты так ничего и не понял, — юноша провел рукой по его волосам, словно погладил зверька. — Впрочем…

Глаза блеснули.

— Тебе ведь нечего терять, так? Я кое над чем подумаю…

Огонек вздохнул еле слышно, глядя, как тень крадется к сияющей блестке воды на цветке:сильные назначены распоряжаться жизнями слабых, так говорил эльо-дани.

— Твоя воля, али….- только и прошептал Огонек.

Юноша тихо, вдруг нерешительно откликнулся:

— Попробуй мне просто поверить. Просто жить здесь…

Огонек хотел что-то сказать, но на дорожку упала тень. А потом еще одна.

Огонек вскинулся — рядом стоял пожилой человек, с властным лицом, в простой темной одежде из мягкой тонкой шерсти — длинной одежде, запахнутой — не как у Кайе. Его волосы были повязаны полосатым платком — видимо, так у них тоже носили. А следом на тропинку шагнул Къятта.

— Так, — заговорил человек, глядя на Огонька. — Ты, значит?

Мальчишка вскочил, вмиг пересохшее горло выдало наполовину невнятные звуки:

— Я… я Огонек, али…

— Этот его уже выпустил, — проговорил Къятта голосом, в котором сквозило желание свернуть кому-нибудь шею. Желательно младшему брату.

— Он чист, — Кайе поднялся, положил руку Огоньку на плечо, (показалось — рука горячее стала) — И он мой. Память… ну ее, ни к чему. И… и все, довольно!

Пожилой человек нетерпеливо двинул рукой, веля молчать внуку и говорить Огоньку. Он то ли не обратил внимания на слова Кайе, то ли намеренно показал, что не желает принимать их всерьез.

— Я полукровка, и ничего не помню, — сказал подросток тихо: — Эсса далеко… вы меня примете, Сильнейший? я быстро всему учусь, и буду делать что велят…

— Да такие, как этот, не сгодятся даже в мусорщики… — голос Къятты был прямо медовым. — Ты ведь выяснил, братишка, почему это чучело несло такую чушь? Неужто совсем пустота?

— Да! То есть ничего важного! — с вызовом и совсем не убедительно выкрикнул Кайе, почти с ненавистью покосившись на брата.

— А где же тот уканэ?

— Тот, снявший браслет, дедушка. Чего мне было ждать? В Бездне!

Тот, кого назвали, дедушкой, кивнул — поверил, видимо. Неужто настолько доверчив? — подумалось Огоньку, — Или его нечаянный покровитель не лжет никогда, поэтому в голову не пришло? Но ведь он знает, что ничего не прочли, и сам говорил… почему он вступился за меня?

— Жаль, северяне покинули нас, — веселье прозвучало в голосе пожилого — не похоже, что он всерьез испытывал сожаление. — А то бы захватили с собой подарочек.

— А они бы… могли сделать так, чтобы я вспомнил? — холодея от собственной наглости, пролепетал Огонек.

— Может, и нет. Не наша забота.

Оглядел Огонька, качнул головой и проговорил задумчиво:

— Но пусть живет — ребенок.

— Ребенок?! — очень тихо и очень отчетливо переспросил Къятта. — Он старше, чем кажется. Ему около четырнадцати. В его возрасте… — глянул на брата. Юноша сжал пальцы на плече Огонька, похоже, непроизвольно — острыми ногти были. От боли найденыш едва не закричал.

— Не пущу никуда! Посмей только тронуть! — раздалось над ухом шипение дикой кошки.

— Стоило бы матери поручить чтение памяти, а не какому-то… — ровно проговорил Къятта.

— Я знаю, что делаю!

Пожилой вскинул ладонь между братьями.

— Тихо! — и повернулся к мальчишке:

— Хлау найдет тебе место. В городе, или на поселениях.

Огонек заметил, что Кайе покачал головой. Губы его сжались. Словно он пытался не дать вырваться каким-то словам. Огонек растерялся — он перестал понимать. Ему было тут страшно, словно в том самом лесу — один, и ни одного защитника рядом. Разве что… надежна ли эта защита?

А Кайе проговорил быстро:

— Не будет от него толку на серьезной работе. Его же ветром качает. Пусть остается — что, места мало? Так я своим поделюсь!

— Ты в самом деле хочешь его оставить? — спросил мужчина спокойно — и от спокойного этого тона неприятные мурашки побежали по коже Огонька. Человек что-то знал, намекал на что-то.

— Хочу, — отрезал Кайе, хмуро смотря из-под густой лохматой челки.

— Пусть, мне все равно. А мальчик… — смерил Огонька взглядом, в котором сначала сквозило сожаление, а потом вдруг непонятный пугающий интерес, — Ну, что же… Почему бы и нет?

А взгляд Къятты был очень мрачным — под ним Огонек почувствовал себя чем-то вроде дождевого червя. Больного всеми мыслимыми болезнями и непригодного даже удобрять землю.

Къятта отвернулся от столь полного ничтожества. Сказал брату: