Сильнейшие

Нъенна знал, что у старшего родственника где-то в Астале или окрестностях двое сыновей от обыкновенных женщин, но впервые спросил, раз уж повод представился:

— Почему ты позволил им появиться на свет?

— Первый — по глупости, шестнадцать мне было. Я проверил его потом — так, ничего особенного. Обидно стало тогда. Я сейчас даже имени его не помню, имени его матери тоже… А вторая слишком стремилась поднять собственное семейство за счет нашего Рода. Хотела меня провести… получила пустышку. Ребенок не просто лишенный силы, но и калека, кажется.

— Ты постарался?

— А как же. По-моему, он глухонемой. Что ж, получила, что хотела. Нечего было хитрить, раз не умеет.

— Но разве можно…

— Сделать ребенка сильнее — нельзя, уж какой выйдет. А отразить чужую Силу просто.

Разговор о Силе направил мысли в новое русло. Нъенна от души сочувствовал родственнику своему — иметь в подопечных такое… В последнее время мальчишка вроде притих. Надолго ли? И что причиной тому, любопытно узнать?

— Он уверен, что через пару весен войдет в Совет. Только за счет кого, интересно? Он хочет занять место деда?

— Да нет. Пусть, — Къятта с ленивой улыбкой разглядывал потолок. — В юности полезно мечтать. А он, дурачок, и не скрывает того, что может…

— Зачем остальным такое сокровище? Его скорее убьют свои, если продолжит выпендриваться.

— Трудновато…

— Но можно, и ты знаешь это. Он не устоит против нескольких Сильных, особенно если сделать, как надо. Не боишься за брата? Не слишком-то он умен, — с легким презрением сказал Нъенна. Лицо Къятты стало жестче.

— Он очень неглупый мальчишка. Но сначала делает, а потом думает. И этого не изменить.

— А ты?

— Я? Я куда больше братишки подхожу, чтобы заменить деда. Впрочем, пока хорошо, что у власти он.

— А Кайе?

— Он — мое оружие, Нъенна, — рассмеялся молодой человек. — Оружие и ручной энихи.

— Я думал, ты любишь его.

— Одно не мешает другому.

— А не боишься? — после едва заметной паузы спросил младший родственник. — Если он ударит во всю мощь, в половину даже — тебе не устоять.

— В воспитании зверя главное… — не договорив, старший махнул рукой. Вся фигура его выражала уверенность, и не хотелось сомневаться — знает, что делает…

— Странно, как мы еще не перегрызлись все, — сумрачно сказал Нъенна. — Я бы с удовольствием убил нескольких…

— Так не сдерживайся, убивай! — рассмеялся Къятта. — Иначе потеряешь всю силу.

— Тевееррика многому научила нас… научила направлять огонь в другую сторону.

— Скоро влияние Тевееррики окончательно ослабеет, и тогда…

— Тогда тебе пригодится ручной энихи.

Къятта словно нехотя посмотрел на Нъенну из-под прямых ресниц. Сказал подчеркнуто ласково:

— Придерживай язык, когда говоришь о нем.

— Но ты сам…

— Я — это я.

— Я бы на вашем месте опасался за свою жизнь, — сказал Нъенна, раздосадованный неожиданной отповедью. — Что ему договор между Родами?

— Он может попробовать. Но еще не сейчас. Слишком молод — как человек он взрослеет куда медленней зверя.

— И ты спокойно говоришь об этом?

— Думаешь, я открываю тебе великие тайны? — голосом, похожим на густой сладкий сок, произнес Къятта. И закончил хлестко, словно ударил:

— Ты не так много стоишь, чтобы я хоть что-то скрывал от тебя!

Братишка сидел на крыльце, сцепив пальцы, опустив руки между колен.

— Ну что ты? — подошел сзади, тронул взъерошенную макушку.

— Уходи сейчас, ладно? — совершенно по-детски сказал младший. Растерянно, беспомощно даже.

— Как хочешь.

Теперь Огонек понял, что значит испытывать ненависть к самому себе. Он не хотел находиться под крышей этого дома, но… постель была мягкой, пахла лесными травами, а слабость измотала его. Люди, чьих голосов он рад бы не слышать, заботились о нем, и не было сил отвергнуть эту заботу. Словно раненого зверька, его старательно выхаживали… для чего? Чтобы кана-оборотень снова мог ударить, если захочет?

Огонек старался не вздрагивать, когда Кайе появлялся возле его постели. Но помнил слишком хорошо… там, у источника, мальчишка был не в себе. А сейчас — вспоминал каждый миг, как это гибкое тело стало телом огромной кошки. Думал — верно, рассудка лишился, увидев; вот и вышло, что вышло. Но тот, прежний, тягучий страх не возвращался — и то ладно.

— С огнем ты смирился, а с кана — не можешь? — напрямик спросил Кайе дня через три. — Противно тебе общаться с человеко-зверем?

— Нет. Да. Я не могу… это неправильно, — его начала бить дрожь. И не раны тому были виной — они-то почти затянулись.

— Да ну? — резко спросил Кайе, положив руки ему на плечи и вдавив в мягкое ложе. — Значит, я ошибка природы? Выродок?

— Не знаю, — пробормотал Огонек и закрыл глаза. Там, в лесу, с его языка срывалось такое… а сейчас, лежа в уютной постели, он не хотел говорить дерзости. Но и молчать уже не мог.

Айо не ушел почему-то. Напротив, присел на край постели. Взял Огонька за руку.

— Значит, напрасно все?