Сильные духом (в сокращении)

— Добрый день, герр Грубер. Вы из гестапо?

Грубер смотрел на него, прищурив глаза.

— Рад, что вы здесь, — продолжал Фавер по-немецки. — Вы и люди вроде вас вносят в нашу жизнь жесткий порядок.

— Вы хорошо говорите по-немецки, — сказал Грубер.

— Я учил немецкий. В его классическом варианте. Но у меня бывают затруднения с некоторыми новыми оборотами. Такими, например, как «усиленный допрос». Что это значит?

Грубер недовольно взглянул на него, но промолчал. Не получив ответа, пастор повернулся к Брену и мэру и перешел на французский:

— Я задал ему вопрос насчет усиленных допросов. Закон очень строг: усиленный допрос может применяться только к евреям, коммунистам, марксистам, саботажникам, террористам и агентам Сопротивления. Так что, думаю, нам не о чем особенно волноваться.

— Я знаю, кто вы такой, — сказал Грубер по-немецки.

Зато Фавер не знал, кто такой Грубер. А если бы знал? Попридержал бы он в таком случае язык?

— Есть еще одно новое выражение, которое мне не совсем понятно. «Окончательное разрешение еврейского вопроса» — что под этим подразумевается?

Глаза немца превратились в узкие щелки, но в остальном он казался совершенно невозмутимым. Имея звание оберштурмбаннфюрера, он командовал немецкими службами безопасности в Лионе и Центральной Франции.

— Нам хорошо известно, — сказал префект Брен, — что в Ле-Линьоне скрывают евреев. У меня есть приказ доставить этих людей для проверки в префектуру. В связи с чем вы должны предоставить мне их список, а также посоветовать им добровольно сдаться властям.

— Извините, но я не знаю их имен.

Пастор не солгал. Всех беженцев снабжали фальшивыми документами, но изготовляли их без его ведома, хотя и с его молчаливого согласия.

— У полиции имеются мотоциклы, автомобили, рации, — сказал Брен. — Сопротивление бессмысленно. Мы уже обыскали все дома в городе, но не обнаружили ни одного еврея. Вы их спрятали. И я требую, чтобы вы сказали где.

— У нас тут действительно были евреи. Но некоторое время назад все они покинули Ле-Линьон.

— Когда они ушли?

Строгие моральные принципы — или просто гордость — не позволяли пастору лгать. Как бы то ни было, в данной ситуации он не собирался врать и изворачиваться.

— Кто когда, я так думаю.

— Мы все равно их найдем.

— Желаю удачи. — Кивнув на прощание, Фавер направился в сторону дома.

Жена ждала его за дверью. Не говоря ни слова, она обняла мужа. Норма была не из тех женщин, что по любому поводу дают волю слезам. Но по тому, как она прижалась к нему, Фавер видел, что жена не на шутку встревожена.

— К нам нагрянули гестаповцы, — сказала она.

— Знаю. Я только что встретил одного из них.

— Нашего мэра заставили подписать бумагу.

— Какую бумагу?

— Всем евреям приказано сегодня к пяти часам явиться в ратушу для регистрации. Обычная проверка, как они сказали.

— Обычная проверка. — Фавер усмехнулся. — Кто в это поверит? Когда вокруг стоят вооруженные жандармы, а у ратуши ждут два автобуса.

Церковь была переполнена. Когда Фавер поднялся на кафедру, чтобы начать проповедь, он увидел среди собравшихся префекта Брена и офицера гестапо.

В качестве темы для проповеди пастор выбрал тринадцатую главу Послания апостола Павла к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям…»

— Истинный христианин должен выполнять свои гражданские обязанности и подчиняться законам. Однако при этом Павел сказал, — пастор Фавер процитировал: — «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон. Ибо заповеди: „не убивай“, „не кради“ и все другие заповеди заключаются в сем слове: „люби ближнего твоего, как самого себя“».

В церкви стояла мертвая тишина.

— Когда законы, вводимые властями, вступают в противоречие с законами Божьими, — продолжал свою проповедь Фавер, — истинный христианин должен подчиниться Богу, а не человеку. Бороться против зла — значит выступать против всего, что разрушает человеческую жизнь.

После службы Фавер, стоя у дверей церкви, приветствовал прихожан. У некоторых на глазах блестели слезы. Пастор оглядывался по сторонам, пытаясь найти Брена и Грубера, но их нигде не было видно.

Почти стемнело. Если бы не светящиеся окна, можно было бы подумать, что город вымер. Полицейские автобусы стояли там же, где и раньше. Два из них по-прежнему пустовали.

Из дверей кафе вышли префект Брен и Грубер.

— Уже пять часов, — зловещим тоном произнес Брен, подойдя к Фаверу.

— Действительно. Вы что, уезжаете? — Видимо, сегодня его все-таки не арестуют, решил пастор.

— У нас с мсье Грубером срочные дела в Ле-Пюи.

— Нашли вы евреев?

— Нет.

— Ничего удивительного. Здесь их попросту нет.

— Конечно, нет. Потому что вы их спрятали. Если вы и дальше будете противодействовать властям, то вас самого арестуют и отправят в лагерь.

Брен направился к своей машине. Гестаповец, так и не проронив ни единого слова, пошел за ним.

— До свидания, герр Грубер, — сказал ему вслед Фавер. Он надеялся, что видит его в последний раз.

Через три дня посты на дорогах сняли, и беженцы смогли наконец вернуться.