Сильные мира сего

На ночном столике возле Люлю не было ни блокнота, ни бумажника, ни кулька с конфетами, какие лежали на других столиках; зато тут виднелись четыре плоских аккуратных бумажных пакетика.

– Да, это одна из его причуд, – сказал старший служитель, поймав взгляд Изабеллы. – Он собирает камешки, а потом кладет их в бумажные пакетики.

В эту минуту лежавший в другом конце палаты больной, похожий на индийского раджу, величественным жестом подозвал санитара.

– Постой, сейчас увидишь, что наделал этот мерзавец, – сказал санитар старшему служителю. – Уверен, что он опять принялся за свои штуки. Ну, на этот раз…

Человек с окладистой холеной бородой любил, чтобы вокруг была чистота и царил порядок. Однако, когда санитар стал менять ему простыни, завязалась борьба. Выведенный из себя, служитель закричал:

– Ну, знаешь, хватит! Под холодный душ его!

На помощь подоспел другой санитар; вдвоем они потащили бородача через всю комнату и раздели его донага.

Шум воды, вырвавшейся из шланга, казалось, вывел Люлю из забытья, на его губах появилась слабая улыбка.

Внезапно Изабелла вздрогнула и обернулась. Кто мог здесь петь, и притом таким теплым, верным и чистым голосом? Это пел маленький старичок, еще недавно жалобно стонавший: «Мими, Мими…»

Когда же снова вишни зацветут…

В эту минуту Люлю поднялся в постели, открыл глаза, обвел окружающих своим мутным взглядом, который и в прежние времена походил на взгляд безумца. Он посмотрел на несчастного, отбивавшегося от струи, направленной ему прямо в рот, потом перевел взор на тощего старичка, все еще продолжавшего петь:

У девушек начнет кружиться… голова…

Уродливое лицо Моблана осветилось улыбкой.

– Ну что ж, вот и у вас сегодня посетители, – громко сказал старший служитель.

– Да, у меня тоже посетители, – бессмысленно повторил Моблан.

Голос у него был, как всегда, тягучий и вязкий; говоря, Люлю по привычке кривил правый угол рта, и, так как у него теперь совсем не было зубов, он сильно шепелявил.

Глаза Моблана остановились на обеих женщинах.

– Добрый день, как поживаете? – сказал он.

– Вы меня узнаете? – спросила Изабелла.

– Конечно, вы – Изабелла, племянница Жана.

Моблан обернулся к своему соседу, который продолжал все так же быстро писать, и похвастался:

– Эй, посмотри! У меня тоже посетители.

При этих словах Люлю повернулся, и на его затылке стал виден длинный темный шрам со следами хирургических швов.

Изабелла с ужасом посмотрела на старшего служителя.

– Это случилось с ним во время прогулки, он упал навзничь и стукнулся головой о тротуар, – пояснил тот. – Как же вас зовут? – обратился он к Моблану.

Люлю молча пожал плечами; его затуманенный взгляд был теперь устремлен на какого-то больного, который что-то уплетал.

Госпожа Полан достала из сумочки песочное пирожное – она всегда носила с собой какие-нибудь сухарики и карамельки, так как любила погрызть и пососать что-нибудь сладкое, – и подала его Люлю.

– Пирожное, – прошептал он и протянул вперед дрожащую руку.

С жадностью ребенка он засунул лакомство в рот и снова протянул алчную руку.

Госпожа Полан подала ему второе пирожное, и оно исчезло столь же быстро. Шум воды прекратился, санитары вытирали больного, похожего на индийского раджу, и укладывали его в постель.

Худенький старичок умолк, так и не допев своей песенки.

Люлю пристально смотрел на Изабеллу, внимательно разглядывая ее шляпу, ее меховой воротник, ее темные глаза. Он прошептал:

– Вы благоразумны?.. Вполне благоразумны?.. Ну, если вы благоразумны…

Он протянул руку к столику, где лежали маленькие пакетики.

– Это вам, возьмите, они вам к лицу.

– Спасибо, – сказала Изабелла, беря пакетики.

Она говорила с трудом, слова не шли у нее с языка.

– Как хорошо, что вы не отказываетесь, – вырвалось у Люлю.

– Есть ли у вас какие-нибудь поручения? – спросила Изабелла. – В чем вы нуждаетесь? Что бы вам доставило удовольствие?

– Ничего… Нет, нет, ничего… Я ни в чем не нуждаюсь, за мной прекрасно ухаживают, со мной необыкновенно любезны, – ответил Люлю, опасливо оглянувшись на старшего служителя.

Потом, потянув Изабеллу за рукав, он прошептал:

– Скажите моему брату Жану, что я хочу пойти к маме, она нас не станет бранить…

Изабелла молча кивнула головой и прикрыла рукой глаза. Хотя Люлю никогда не внушал к себе уважения, но все же этот человек, обладавший и до сих пор огромным состоянием, и ценностями, куда более реальными, чем завернутые в бумагу камешки, лежавшие на его ночном столике, этот король игорных домов и ночных ресторанов, которого отставной сержант колониальных войск называл папашей, этот старик, путавший живых и мертвых, но сознававший близость собственной смерти, не мог не вызвать сочувствия, и Изабелла невольно вспомнила слова, недавно произнесенные отцом Будрэ.

Госпожа Полан вытянула укутанную в кроличий воротник шею и с любопытством наклонила лицо с огромной бородавкой на подбородке: ей тоже хотелось услышать слова, которые Моблан прошептал Изабелле. Люлю, казалось, только теперь узнал ее и пришел в ярость.