Сильные женщины. Их боялись мужчины

— Знаете, по мне лучше религия, нежели политика. Политика — вредное дело. Смотрите, что творится в Югославии. Милошевич поднял против себя полмира. Кровь, беженцы, чужеземство.

— Вы сказали — чужеземство. А ведь ваша судьба — это тоже скитания, жизнь в разных странах.

— Да, мою мать, польку, и отца, уроженца Силезии, занесло во Францию, где я и родилась в тридцать седьмом году. Девять лет я прожила во Франции, девять — в Польше и вот уже сорок четыре — в России. Семья моя познала много горя, пережила войну, фашистские бомбежки. Особенно старательно немцы бомбили север Франции, департамент Па-де-Кале, угольный район, где мой отец работал на шахте. Потом я видела войну в Афганистане, когда ездила к нашим солдатам с концертами, но я помню еще ту, Вторую мировую войну.

— Невероятно. Я уверен, что нынешнее поколение, зная о вас, слушая ваши песни, не ведает всего этого. Нелегкая у вас судьба…

— Будучи девочкой, ребенком, я помогала вытаскивать из-под развалин разрушенных домов раненых или уже мертвых людей. В четыре года я потеряла папу, в семь лет — брата. У меня сохранилась фамильная книжка, пожелтевшая, потрепанная. Грустная книга. В ней все — дата регистрации брака папы и мамы, рождение брата, мое рождение, смерть отца, смерть брата. Мама умерла в шестьдесят шесть лет, папа — в тридцать семь, брат — в семнадцать. Мало кто знает, что на сцену я выхожу с маминым обручальным кольцом.

Оказавшись в Польше, я окончила школу и, победив в конкурсе на право учебы в СССР, приехала в Ленинград. И навсегда осталась в России. Вся моя жизнь связана с музыкой, я с детства пела в церковных и школьных хорах, а в Ленинграде, познакомившись с Александром Броневицким, директором ансамбля «Дружба», стала профессиональной певицей. Двадцать лет Броневицкий был моим мужем, и наша дочь свела наши судьбы в одну.

Пьеха поднялась со стула, подошла к плите, перевернула жаркое.

— Нет, что-то тут не то. Слишком жесткое. Сейчас надо добавить чуточку воды.

В это время раздался звонок в дверь. «Это он», — и пошла открывать замок. В кухню вошел представительный, импозантный мужчина. Мы познакомились.

— Вы знаете, многое страшно вспоминать. Иногда забудешь, что было вчера, а детство, Франция, мама, брат — как перед глазами. Нищета, голод. Яблоки я впервые попробовала в девять лет. Мясо не пробовала до десяти — оно полагалось отчиму. У меня иногда спрашивают: почему ты не ешь мяса? А я к нему просто не привыкла, обхожусь без него, моя поджелудочная железа не приучилась вырабатывать соответствующие ферменты. Я вообще мало ем.

— Недаром говорят, нет худа без добра и нет добра без худа. Зато у вас даже сегодня (это, я полагаю, вам говорят регулярно) стройная фигура.

— Отчасти, возможно, и от этого. Но, с другой стороны, я и впрямь забочусь о себе: ем что полезно, двигаюсь, гуляю на воздухе по семь километров. Сохранять себя — это, знаете ли, тоже работа, труд. Я артистка и должна быть всегда в форме. Молва приписывает мне всякого рода насилия над организмом, говорят, что я постоянно делаю пластические операции. Чушь. Труд, держание себя в руках, отдых. А вообще, в жизни все от хорошего настроения.

— Эдита Станиславовна, так вы француженка?

— Нет, я родилась во Франции. Я полька. Фамилия мамы — Каролевская, фамилия отца — Пьеха. Фамилия, говорящая сама за себя, магнатская. Известны Сапьехи, Сапеги… Каждый человек должен знать свои корни.

— Кстати, теперь я понимаю, почему в свое время в вашей творческой биографии были сложности — из-за акцента.

— Первые мои песни звучали по-польски и по-французски. Потом я училась русскому языку и дикции у логопедов при университете. И акцент практически исчез.

— Но мне кажется, именно он и дал вашим песням, вашему исполнению уникальность, поразительную узнаваемость. Не так ли?