Сильные женщины. Их боялись мужчины

–  Что сохранилось с той поры, когда он умер? И как досталась вам эта квартира?

– Почти все так, как было при нем, особенно его рабочий кабинет. Здесь много книг; несмотря на как бы простецкий вид, Василий Макарович был образованнейшим человеком. Где бы он ни бывал, везде покупал книги. И я помогала ему выискивать самое необходимое. Помню, что, когда он задумал написать роман о Степане Разине и снять фильм, как фанатично искал материал о народном герое, об эпохе царя Алексея Михайловича. Как он был рад, когда я привезла ему из Ленинграда три тома книги «Крестьянская война в России». А здесь, на этой полке, стоят фотокопии книг, которые купить в те времена было невозможно. Например, стихи Николая Гумилева.

Квартира эта досталась нам нелегко. До нее у Васи был двухкомнатный кооператив в районе Свиблова. Жили, как говорится, не тужили. Но когда появились дети, я стала подвигать мужа с хлопотами о новом жилье. Василий Макарович пошел к директору Киностудии имени Горького, где он тогда числился как актер и режиссер. Как-то вместе со своим оператором В. Гинзбургом он оказался в кабинете у министра культуры Демичева – пошли к нему испрашивать разрешения на экранизацию фильма о Разине. Министр спросил, как, дескать, дела. Шукшин по скромности ответил, что все в порядке. Тогда оператор встрял в разговор и добавил: «Не все, Петр Нилович, Шукшин не хочет беспокоить вас своей квартирной проблемой». Демичев дал указание написать письмо в Моссовет с просьбой помочь. Нам стали предлагать варианты, но все было не то. Тогда я сама позвонила референту Демичева и сказала, что мне кажется, нам намекают на взятку. Но давать взятки мы не умеем. Да и не знаем, кому ее совать. И вот, наконец, предлагают посмотреть ту самую четырехкомнатную квартиру. В ней тогда еще жила семья какого-то крупного директора закрытого авиазавода. Я пришла, помню, 8 марта 1972 года на смотрины, как раз в праздник. Посмотрела, звоню Васе, он был на съемках, и ору в трубку: «Вась, какая добрая семья, которую мы сменим, – у них на столе клубника и помидоры». Подумалось мне тогда, какие же мы бедные, если я распустила слюни на самые обычные овощи. А Вася спрашивает: «Квартира-то как? Понравилась?» А я снова: «Клубника на столе». Потом приехал, посмотрел жилплощадь, очень она ему пришлась по душе. Но некогда было, сунул мне деньги и бросил: «Купи самое нужное, подушки, одеяло, матрацы, будем въезжать». И снова умчался на съемки. Ну а потом уже наслаждался – ходил руки в боки, довольный, что теперь у него будет отдельный кабинет. И баловался, кричал на всю квартиру: «Хэлло, Лида, ты меня слышишь?» И я почувствовала, что забродили в нем соки, вот-вот, как из клюквы, брызнет. Такое было приподнятое настроение.

Переехали мы сюда 11 сентября 1972 года. Напротив кинотеатра «Космос» в храме Тихвинской Божьей Матери окрестили девочек. Вася ждал нас дома, но все равно боялся, что кто-то из студии Горького будет в церкви, ведь он состоял в коммунистах.

–  Легенда гласит, что Шукшин, которого вы впервые увидели во ВГИКе в статусе комсорга, вам не понравился. И якобы спустя несколько лет, когда вы вместе ехали на съемки какого-то фильма, он ночью пришел в ваше купе и вы поняли друг друга?

– Да, примерно так. Мы ехали в Судак в поезде, и вместе со мной в купе ехали операторы картины. Шукшин пришел к нам в гости, принес с собой бутылку вина. Я потихоньку наблюдала за Василием: глаза у него зеленые, веселые и хулиганистые. Компания оказалась приятной, и я запела «Калину красную». А он подхватил, он тоже любил петь. А когда все уснули, он пришел ко мне, сел на краешек полки и попросил рассказать о себе. И почти всю ночь я рассказывала ему о своей жизни. Позже он напишет об этом рассказ «Степка». Может быть, помните, там есть глухонемая девушка? Он даже фильм по этому сюжету поставил, где в главной роли Леня Куравлев. А случай тот из моей ленинградской жизни. Жила я в коммуналке с родителями, в другой комнате жила глухонемая девочка. Мать ее была гулящая, и я ее расспрашивала, слышала ли она, когда мать приводила мужчин. Потом девочка вышла замуж, родила ребенка, который кричал ночами, и она, глухонемая, уже по приобретенной привычке просыпалась от вибрации (это я ей стучала в стенку, мол, ребенок проснулся). С этой девочкой я и сама чуть было не выучила язык глухонемых. Да так, что потом призналась в любви к Шукшину на пальцах.

–  А сейчас можете показать на пальцах «Я тебя люблю»?

– Кому показывать? Вам, что ли? Да мы и с Васей особенно-то о любви не говорили. Ну раз пять за всю нашу совместную жизнь, скромные были, считали, что дело не в словах. А во ВГИКе он и вправду мне не нравился, тем более что я в комсомоле не состояла. Не могу сказать, что и в той поездке он очень уж мне приглянулся. Я была непьющей, а он на всех остановках бегал за вином.

–  Наверное, больная для вас тема – пьющий Шукшин. Говорят, что и умер-то он от алкоголя.

– Насчет смерти – особый разговор. А насчет алкоголя – что было, то и было. Но при мне он лет семь не пил вовсе. По этому поводу года полтора назад я повздорила с Нонной Мордюковой, в книжке которой «Не плачь, казачка…» одна из главок так и начинается: «Шукшин умер от водки». Прочитав такое, я захлебнулась от лжи. И вот, оказавшись в компании Ирины Скобцевой, Инны Макаровой и Нонны Мордюковой, я при всех сказала, что огорчена клеветой Нонны Викторовны на Васю. Мордюкова на меня: «Ах ты, плебейка…» У меня в глазах слезы, я готова была тарелкой запустить в обидчицу, но не посмела. «Да читала ли ты книгу?! – кричала Мордюкова. – Я сама ее писала, и там такого нет». Я прибежала домой, в остервенении разыскала на полке книгу и звоню Мордюковой. «Нона Викторовна, – говорю, – читаю вам текст». Она бросила мне: «Разберусь, кто это написал». Мне же было интересно, как это она разберется. На следующее утро – звонок: «Лида, на коленях стою, прости…» Надо же, такое разве можно представить, чтобы Мордюкова перед кем-то на коленях стояла. «Рыдаю, – говорит, – и плачу, что тебя оскорбила. Но ты вчера геройски себя вела, если бы мне такое сказали, я бы самоваром запустила». Услышав такую покаянную речь, я чуть было не заплакала. Ее голос и надрыв до сих пор в ушах стоит.

–  Понимаю вас, вы самоотверженно вступились за честь и память любимого человека. Но, знаете, без обиды, мне кажется все-таки, что вы с Василием Макаровичем были очень разные. Не ошибаюсь?

– Абсолютно разные! Совершенно!

–  Ну и что у так во многом и не сошлись? Не стали, как говорится, «мужем и женой – «одной сатаной»?

– Вообще-то характер у меня бойцовский, я была из племени ленинградской шпаны. Мне еще в детстве наговаривали соседки: «На панель пойдет». Не в смысле той панели, упаси Бог, а в смысле нищей стану, оборванкой. Или в тюрьму сяду. Коммунальный быт научил меня стоять за себя, и я, не задумываясь, могла пустить в ход кулаки. Но Васе я во многом покорилась, стала смиренной.

–  Приходилось ли Василия Макаровича кулаками дубасить?

– Я? Кулаками? Ну что вы! Не могла.

–  А он-то поднимал руку?

– Один раз. Только один. Но довольно сильно, так что я в обморок упала.

–  По чьей вине возникла ссора? Наверняка он был пьяный?

– Наверное, все же я была больше виновата: что-то мне не понравилось, и я налетела на него коршуном. Дети были маленькие и не помнят, как я на полу распласталась. Да и Вася потом ничего не помнил, так он говорил.

–  Мне кажется, что свое творчество он питал из реальных событий. Значит, в его рассказах, романах и сценариях часть и вашей жизни. Ему как цепкому художнику все шло в руку, в дело, точно лыко в строку.

– Это точно. Перечитывая сегодня его книги, я и вправду узнаю многое из того, что было с нами. Помню такой эпизод. Вася лежал в больнице, и я в одиночестве позвонила поболтать Жанне Болотовой и Коле Губенко – мы с ними дружили, учились вместе. Жанна из дипломатической семьи, и жили они побогаче нас с Васей. Вот она и говорит: «Лидка, такие в Гуме норковые шубы продаются. Тебе нужна именно такая шуба. Пусть Вася сделает тебе подарок за «Калину красную». «Да в больнице он», – говорю Жанне. – «Езжай и уговаривай». Поехала. Вася был вроде бы в хорошем настроении, и я решила признаться ему в своем желании. Надо сказать, что я весьма скромна в своих женских потребностях. Хотя бы потому, что особых денег на дорогие покупки не было. Первые три года нашей жизни я носила всего-то пару ситцевых платьев, одно – на мне, другое – в стирке. Ни он, ни я не гнались за роскошью. «Сколько же стоит эта шуба?» – заговорщически спрашивает муж. – «Жанна говорит, что две тысячи». Вася почти в ужасе: «Сколько?» Этот эпизод вошел потом в рассказ под названием «Ночью в бойлерной». Встает с постели, возбужденный, прихорашивается. «Поехали». – «Куда?» – «К телеграфу, там в сберкассе у меня деньги». Звоню Жанне: как же сбежать из больницы. А она: «Иди к врачу, разрешит – все-таки Шукшин». Хочу сказать, что о такой дорогой шубе тогда я и мечтать не могла. Это сейчас на каждом втором прохожем что-то особое. Сначала поехали в ГУМ, посмотрели, выбрали, примерили – все хорошо. Попросили на полчаса отложить товар. Поехали, сняли деньги, мы с Жанной – снова в шубную секцию. А Вася в машине остался. Приношу покупку, расцеловала мужа, а ему не терпится посмотреть на нее, развернуть. Гляжу, а он уголочек от упаковки освободил и чего-то там копошится. «Чего ты все выдергиваешь», – говорю. А Вася в ответ: «Брак тебе подсунули. Выдираю белые волоски из норки». «Какой брак? – говорю. – Много ты понимаешь, наоборот: чем больше у норки белых ворсинок, тем она качественнее». Приехала, надела, чувствую, что шуба Васе тоже по мозгам ударила. Впечатлила. Радовался он, как ребенок: «Ну да ладно, может, ты еще чего-то там приметила?» Я удивилась, но не растерялась и говорю: «Накидка подходящая продается». А он: «Так чего не купила, надо было и ее брать». Вынимает деньги: «Иди, покупай. На генеральшу будешь похожа». Я смеюсь, что я и так жена генерала, литературного. Надо сказать, я всегда забывала, что я актриса. Невысоко себя ставила. Вот жена писателя – это да. И тут Вася, совсем уж разойдясь, вдруг размышлять стал: «Ну теперь и мне надо дубленку купить». А по тем временам, если дубленка на плечах – значит мужик не хухры-мухры. Снова звоню Жанне, а она в ответ: «Мы тут Коке (Коле, значит) дубленку купили, но он ее два раза надел и другую хочет». Я вцепилась: привози, примерим на Васю. Вася приезжает снова со съемок, примеряет. Обнова сидит на нем идеально, таким он красивым смотрелся, элегантным, все перед зеркалом крутился. Потом эти жесты он перенесет в «Калину красную», когда в халате играл в сцене «Бардельеро». Но меня потрясла фраза, которую он тогда произнес: «Достоевский не пророк». Я эту фразу записала, но смысла ее до конца понять не могу и сейчас.

–  Да, вкусный эпизод. Действительно, будто бы готовый сюжетец для веселого рассказа. А расскажите, Лидия Николаевна, как однажды вам, беременной, пришлось на себе тащить на пятый этаж пьяного мужа – лифт не работал.

– Не хочу об этом. Ладно уж… А вот о другом – и смех и грех – могу рассказать. Как раз недавно я о том эпизоде Маше поведала. Жили мы тогда в Свиблове, и Вася пошел с Машей, которая была еще маленькой, прогуляться. Возвращается домой один, я в недоумении спрашиваю, где же Маша. А он: «Разве она не дома?» Я: «Как дома?! Ты же с коляской пошел гулять». Он мигом слетает вниз, оказывается: зашел в пивнушку, там друзья, и за пивом забыл про дочь. Бежим как угорелые, а ножки у него кривенькие, шаг широкий, сзади несусь я, беременная Олей, бежим по тротуару, все разлетаются в сторону. Сумасшедшая картина. Подбежали, коляска на месте, Маша спит. Он выхватывает ее из коляски, поднимает, целует. Вот тут я готова была убить легкомысленного папашу Но он не дал мне коляску и тем же широким шагом поспешил домой. Маше рассказываю: «Недавно в Свиблове была, проезжала то самое место и воспоминания нахлынули. А пивнушка все на том же месте».

–  Мне кажется, что Василий Макарович был настолько яркой и самобытной личностью, что к нему тянулись люди абсолютно противоположного ему свойства. До сих пор непонятен роман приземленного и «свойского» Шукшина и Беллы Ахмадулиной – утонченной поэтессы из знатной семьи, да еще и мусульманских кровей.

– Белла тогда была чудной, прелестной девушкой. Как-то я спросила у Васи о романе с ней, и он ответил, что особых отношений не было, близки они были короткое время, пока шли съемки фильма «Живет такой парень», где Шукшин дал Ахмадулиной испытать свои артистические способности. Я спросила, снимали ли они какую-то жилплощадь, и он сказал, что нет, жили под столом. Я переспросила: «Как это, под столом?» «Да напивались и под стол лезли, – сказал Вася, – болтали о литературе, о поэзии». Так что если и был роман, то, видимо, быстрый и неглубокий. Не смогли они найти общего языка. Слишком разные были, Белла водила его по московским тусовкам, как медведя.

Вообще я должна заметить, что Шукшин из тех мужественных мужей, которые не выбалтывают семейных тайн, подробностей отношений с женщинами. Да и вообще он не любил придумывать, врать, был прямым, честным человеком. Мне, к примеру, регулярно звонят из Музея Высоцкого: «Придите, расскажите об отношениях Шукшина и Высоцкого». Но о чем вспоминать? Вася мне никогда о Высоцком не говорил. Я знаю, что они вместе пили, какое-то время общались, что Вася пробовал его на роль в фильме «Живет такой парень», но неудачно. После смерти Василия Макаровича только однажды у меня была встреча с Владимиром Семеновичем, когда в общих гостях он спел песню «На смерть Шукшина».

–  Как же вы сумели пережить первые годы после расставания с мужем, отцом ваших детей и таким ярким человеком, каким был Шукшин? Он умер, вы остались одна, не растерялись, не запаниковали?

– Для меня, конечно, этот уход был трагичен. Вот тогда я и в самом деле подумывала о монастыре. Правда, истинную эту причину я поняла только недавно: меня тянуло в монастырь, потому что хотелось уйти от людей. Я хотела уйти не во славу Божию, не знаю – случится ли еще что-то в моей жизни, и я пойду на такое самопожертвование, но нынче я больше понимаю, почему люди покидают людей. Уходят от них в схиму, отдаляясь, полностью отдавая себя Господу. У меня было иное – я никого не могла видеть. А это чувство самое тяжелое. Как говорится, всякое дыхание да хвалит Господа. А тут я осталась без самого близкого человека. Было страшно. Сережа Никоненко, мой друг, предлагал сняться у него в ленте, умолял меня, но я отказывалась. Не могла, в конце концов, согласилась и снялась в «Трын-траве».