Силоам

Она говорила с той спокойной уверенностью, которой Симон всегда завидовал. Да, то, что он только что понял, всегда было для нее истиной, она изначально, инстинктивно обладала тем, что он открывал за годы. Симон подумал, что это тело, стоявшее рядом с ним, которое он обнимал своей рукой, было подтверждением его мыслей — именно через это тело, через эту душу к нему приходила жизнь. Он преодолел этап — тот этап, на котором думал, что всегда останется за порогом счастья, изведает его только со временем, когда оно превратится лишь в отблеск, отброшенный на его жизнь прошедшими событиями, в аромат, оставшийся от срезанного цветка. Он испытывал чувство воскрешения.

Продолжив свой путь, они вдруг оказались на обрывистых склонах чахлой рощицы, где тропинка исчезла из виду… Они подумали, что заблудились. Но рощица почти тут же кончилась, и они вышли на пожухлый край луга, словно подвешенного к краю неба. В отдалении, прижавшись к скале, находилось маленькое деревянное сооружение сурового вида, спрятавшееся там, словно желая напугать. Оно тоже было похоже на большую птицу с опущенными крыльями, со стеклянным глазом, горевшим странным огнем и придававшим диковатую одухотворенность этому жилищу. В центре двери была проделана черная дыра в форме сердца, на гвозде висел огромный ключ. Дерево, в котором отчетливо различалось каждое волокно, стало почти черным, но хижина была еще крепкой. Ветер ласково гудел вокруг, но она впускала его лишь через это зияющее сердце, рядом с которым висел полузаржавевший ключ. Симон заглянул в отверстие.

— Что вы видите? — спросила Ариадна.

— О! Все, что нужно для жизни, — весело воскликнул он. — Соломенный матрац, одеяла, кувшин с водой!..

— Я знаю, — сказала Ариадна. — Это дом Боронов. Это приют. Здесь останавливаются на ночь, когда идут в Пустыню…

— Не много, должно быть, желающих, — заметил Симон.

Она улыбнулась.

— О, на этот год все кончено. Впрочем, Пустыня никогда не привлекала много народу. Она так сурова… Хотя…

— Хотя?

Она посерьезнела. У нее был тот решительный вид, который она с готовностью принимала, чтобы высказать некоторые желания, важности которых не могли постичь другие.

— Я когда-нибудь пойду, — сказала она странным голосом. — Я дойду до Пустыни!.. По крайней мере, до первых платформ… О, Симон, если б вы только знали, что это такое!..

— Вы там уже были?

— Нет. Но я знаю, — заявила она совершенно серьезно. — Однажды я дошла до первой террасы… Это так сурово, так голо…

— Представляю, — сказал он. — Одно из тех мест, где царит справедливость…

— Да — ужасная справедливость: справедливость солнца и скал… Как жаль, — вздохнула она, — пропустить лето и не дойти туда!

Он не ответил. Но почувствовал, что она не избавится от своего сожаления, а это желание будет преследовать ее всю зиму.

Пора было возвращаться; они пустились в обратный путь. Но когда они начали спускаться, Ариадна вдруг остановилась. Далеко внизу был виден Обрыв Арменаз: маленькая зеленая терраса, зеленый уступ на краю скалы. Корпуса казались придавленными к земле, но рядом с ними, на лугу, видны были огромные тени.

— Наше захолустье, — сказала Ариадна.

— Безграничный мир! — сказал Симон.

Он подумал, что пришло время, когда он здесь, на этой узкой и ненадежной террасе, изведает лучшие дни своей жизни. В атмосфере Обрыва Арменаз ничто не старело, ничто не препятствовало постоянному самообновлению. Конечно, никогда он не чувствовал на себе меньше пут, никогда он не был пленником в меньшей степени.

Они весело устремились на покатую тропинку, вынуждавшую их бежать. Большие и маленькие камни выкатывались из-под ног. Они вернулись в первую рощицу, посмурневшую, скрывшую от них горизонт. Спустившись вниз и ступив на луг, Симон почувствовал себя вернувшимся из долгого путешествия…