Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

А магия литературы заворожила его с детства. Он, пятилетний мальчуган, сочинил «трагедию», в эпилоге которой изображалась степь, а «по углам» её стояли разбойники, и оркестр громко играл «Боже! Царя храни!» После сего отец, уверовав в литературную Фортуну Петра, определил его в лучшее в Одессе учебное заведение – Василия Андреевича Золотова (1804-1882). Пансион, как называл его Пётр, «золотого Золотова», в котором он проучился шесть лет, оказал на него огромное нравственное влияние и сформировал его эстетический вкус. «Живой, как ртуть», человек, педагог-новатор, Василий Андреевич, в прошлом преподаватель Ришельевского лицея, обучал детей по методе, основанной на системе француза Жана Жозефа Жакото (1770-1840), основа которой – разумное согласование впечатлений глаза со слухом. Ненавидел «долбню», а пылко ораторствовал, увлекаясь сам и увлекая за собой слушателей. Подготовил учебные пособия для учащихся, лёгкие, доступные для понимания. Завоевав общее доверие и уважение, он взял за правило вникать в жизнь каждого воспитанника, поощрял доброе, корил и совестил оступившегося, давая учащимся пример беспристрастной моральной оценки. Важно и то, что на словесность здесь научили смотреть как на высокое, святое дело, и о тех, кем гордится русская литература, говорили как о лучших государственных мужах. Все пансионеры знали наизусть стихотворения Державина, Жуковского, Пушкина. Отличный ритор и декламатор, он сопровождал чтение разъяснениями внутреннего смысла произведения, поддерживая в учащихся тот «священный огонь», который во многих продолжал гореть всё последующее время их жизни. Как сказал Пётр, этот учитель заложил в его ум и сердце ту «литературную закваску», благодаря которой и окрепла в нём беззаветная любовь к русской словесности.

Особенно памятен Вейнбергу был день, когда в Одессу пришло известие о кончине Пушкина. По настоянию Золотова, учение было тогда прекращено на три дня; три дня кряду в пансионе служились панихиды, и каждый день после богослужения Василий Андреевич в течение нескольких часов читал каждому «возрасту» отдельно лучшие произведения погибшего поэта и уяснял ту великую потерю, которую понесла в его лице вся Россия. А после публикации письма Жуковского о последних минутах Пушкина учитель прочёл его всем воспитанникам – «и сам не удержался от слёз, и все плакали чуть ли не навзрыд».

Отметим, что Пётр Исаевич всю жизнь будет стремиться подражать своему первому учителю. Он использует его педагогические идеи: когда в 1868-1874 гг. возглавит кафедру русской литературы в Варшавском университете, и на Высших женских курсах, где в продолжение пятнадцати лет читает курс всеобщей и русской истории, и будучи доцентом Санкт-Петербургского университета, где также преподаёт историю литературы. Но особенно востребованным для Вейнберга оказался такой психологический подход к ученикам в Коломенской детской гимназии, а также в реальном училище Якова Гуревича (1841-1906), где он не только преподаёт, но и директорствует. И так же, как и Золотов, Пётр Исаевич пишет ряд учебных пособий: «Европейский театр» (1875), «Русские писатели в классе» (вып. 10, 1881-1886), «Русская история в русской поэзии» (1888) и др.

Но это случится в далёком будущем, пока же одиннадцатилетний Пётр поступает в гимназию при Ришельевском лицее, «неся туда ту живую душу, которая была [в него] положена незабываемым Василием Андреевичем и которую [он] надеялся найти в последующих руководителях». Но в гимназии «царил рутинный формализм при полном отсутствии живого элемента». Не лучше обстояло дело и на юридическом факультете лицея, куда Вейнберг поступил по окончании гимназии. «Не столько юридические науки, – признавался он, – сколько поистине ужасный способ их преподавания бездарными и ленивыми профессорами отравил мне годы, которые я поневоле проводил на скамьях лицейских аудиторий». К тому же, одержимый любовью к словесности, наш лицеист не мог смириться с тем, что профессор Константин Зеленецкий (1812-1857) читал лекции «жалко и комично», притом только о русской литературе (кафедры всеобщей литературы там не было). Потому, когда отец разрешил Петру, за полгода до окончания курса, покинуть Лицей и отправиться в Харьков, в университет, чтобы стать студентом историко-филологического отделения, казалось, мечты его сбылись.

Однако открывшаяся перед ним картина оказалась, по его словам, «мрачной и печальной». Преподавание в университете стояло на самой низкой ступени и, что ещё печальнее, среди профессоров было немало лакомых до мзды: существовала даже негласная такса за сдачу экзамена студентами, перевод их из курса на курс (даже если те вообще не посещали лекций). Один из таких мздоимцев читал лекции по богословию по замшелым, пожелтевшим от времени конспектам. А профессор-ретроград Николай Лавровский (1827-1899) заявлял, что «всё, что появилось в русской литературе после Карамзина, не заслуживает серьёзного изучения», а о творчестве Пушкина отзывался как о «лёгкой поэзии для препровождения времени».