Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

Финал жизни Павла Исаевича трагичен. Предначертана ли ему такая планида неумолимым роком, или то была карающая десница разгневанного на него Иеговы (в существование которого тот, впрочем, не верил), но на гребне успеха и славы сорокапятилетнего Вейнберга разбил паралич. Этот присяжный смехотворец, знавший шумный успех и бури оваций, был теперь прикован к постели и влачил самое жалкое существование. «Почти все забыли о нём, и только товарищи, старые и молодые, устраивали ежегодно спектакль в его пользу, давали “дотянуть” свой век артисту», – сообщал «Исторический вестник» (1904, Т. 97–98). Эти же товарищи переиздали его «Новые рассказы и сцены» (СПб., 1895), но материальное положение семьи продолжало оставаться трудным. Павел Вейнберг был обречён на медленное и тягостное умирание – мучился пятнадцать лет. И когда ушёл, «никто почти не знал о смерти былого любимца, и на унылую панихиду пришло лишь несколько человек». Не было на ней и Петра Вейнберга; сказавшись больным, он не проводил младшего брата в последний путь.

* * *

После публикации сокращённого варианта статьи («Крещатик», № 2, 2015) я получил неожиданное письмо, подводящее своего рода итог истории братьев-антиподов. Его автор, Давид Иоффе из Хайфы, вспоминает: «В конце сороковых годов прошлого века моим соучеником в 8-10 классах был Юрий Ш., правнук Павла Вейнберга… Юрий очень гордился своим двоюродным дедом Петром Вейнбергом, на школьных вечерах выступал с чтением его стихов (помню, как он читал “К морю”), перед чтением объявляя: “Стихотворение моего прадеда Петра Вейнберга”». Но о прямом своём прадеде Павле Исаевиче не упоминал. Как-то, возвращаясь вместе с ним из школы (мы жили по соседству), я что-то спросил о Павле Исаевиче. Юрий смутился, ничего не ответил, а когда мы прощались, попросил никогда не спрашивать о прадеде. Как я понял, в семье стеснялись этого родства». Так что не только финал жизни, но и посмертная судьба Павла – трагична.

Из кантонистов – в писатели. Виктор Никитин

Имя Виктора Никитича Никитина (1839-1908) ныне известно лишь специалистам, а когда-то об этом даровитом писателе-самоучке, редком по своему таланту, трудолюбию и энергии литературном и общественном деятеле, знала вся читающая Россия. Современники характеризовали его как «защитника страждущих и борца с неправдой», «известного тюрьмоведа и писателя, взявшего на себя благородную задачу поведать тепло и правдиво о “невидимых миру слезах”, страданиях, нравах и быте разного рода “несчастненьких”, которых так много на Святой Руси».

Этнический еврей, он в девять лет был взят в кантонисты в Нижний Новгород, где его окрестили и дали русское имя (первоначальное еврейское имя и фамилия его неизвестны). Став военным писарем, он усердно занялся самообразованием, сделав весьма успешную карьеру. После окончания в 1869 году военной службы он стал одним из директоров Петербургского тюремного комитета, чиновником 5-го класса особых поручений при министре земледелия и государственных имуществ и управляющим инспекторским делопроизводством канцелярии министра.

Никитин – талант скорее неяркий, но умный и добрый. Он был одушевлён эпохой великих реформ и обратил на себя внимание в то самое время, когда был введён гласный суд, публикуя «судебные сцены» (кстати, явился родоначальником самого этого жанра) в газетах «Санкт-Петербургские ведомости» и «Гласный суд», журнале «Сын Отечества», имевшие шумный успех. Они были потом собраны в книгах «Мировой суд в Петербурге» (1867) и «Обломки разбитого корабля. Сцены у мировых судей шестидесятых годов» (1891), а также книге очерков «Петербургский суд присяжных» (1871).

Никитин В. Н. Евреи-земледельцы (1887). Титульный лист.

Рассказам о тяготах службы николаевских кантонистов посвящены его беллетризованные автобиографические произведения: «Многострадальные» («Отечественные записки», 1871, № 8-10; отд. изд. – 1872), «Жизнь пережить – не поле перейти (Из рассказов отставного солдата)» (Еврейская библиотека, 1873, Т. IV; отд. изд. – 1876).