Силуэты

На исходе был уже второй год войны. Войска нашего фронта окружили Великие Луки, и немецкие дивизии, оборонявшие этот район, оказались в широком кольце. Но битва не кончилась. Наоборот, она становилась все яростнее. У противника в городе было много войск, огромные запасы продовольствия, боеприпасов на складах. На внешней стороне нашего кольца, охватывавшего город, он сосредоточил артиллерию, танки и все время таранил наши части, явно стремясь пробить выход для окруженного немецкого гарнизона.

Интенсивность боев нарастала. Снова к этому участку приковано внимание страны. У нас, корреспондентов, много работы. В это время из «Гранита» в «Аметист» приходит телеграмма. В ней всего три слова: «Выезжаю привет Фадеев». Все мы уже полюбили его, подружились с ним. Телеграмма вызвала в «Белом доме» всеобщий подъем. Но тут требуется пояснить, почему именно в «Белом доме». Наш корреспондентский корпус передислоцировался в деревню Ново-Бридино, в здание старой, еще земской постройки, начальной школы — ветхое, серое от времени и непогоды. Вот эта-то школа почему-то и значилась на плане штабного коменданта под шикарным названием «Белый дом».

Вся пресса ютилась в огромном классе, разгороженном шкафами и нами же самими сколоченными из горбыля переборками. Класс этот делили с нами пожилая, очень больная учительница и несколько колхозных семейств, втиснувшихся сюда вместе с детьми после того, как гитлеровцы, отступая, сожгли их избы. Сюда-то и прикатил к нам снова Фадеев. И опять полный впечатлений. На этот раз он успел по дороге заехать в дивизион реактивной артиллерии. С ним вместе выезжал на обстрел неприятельских скоплений. От реактивщиков перебрался к летчикам-истребителям на их секретный аэродром, замаскированный на лесной поляне.

— …Веселый народ. Жизнерадостность гигантская! — увлеченно рассказывал он нам. — Вы знаете, хлопцы, у них правило: если собьешь самолет к обеду, к положенным наркомовским ста граммам военторг добавляет от себя полтораста за наличный расчет. Поэтому победитель, возвращаясь, делает над военторговским сарайчиком круг или два — сигнализирует начальнику военторга Раппопорту: «Готовь угощение!» Это у них называется «потрещать над Раппопортом». Что, могуче? Да, да, да! — он награждает себя большой порцией рассыпчатого смеха. — Потрещать над Раппопортом!.. Прошу в корреспонденции не вставлять, уже использовано.

Все, даже наша соседка, учительница, целыми днями печально сидевшая у окна в плетеном дачном кресле, улыбаются. Хромой колхозник Егор Васильевич, наш общий друг, мастер на все руки, точно в бочку бьет: «Хо, хо, хо!»

Едва забрезжил рассвет, как Фадеев уже разбудил меня:

— Пора, старина, проспишь Великие Луки…

И вот мы уже на месте. Город дрожит от непрерывной канонады. Он затянут дымами пожарищ. В западной части освобождены целые районы. По дороге мы узнаем, что передовые батальоны дивизии полковника Кроника прорвались в нескольких местах к набережной реки Ловать. Это новость.

Осторожно лавируя между холмов, объезжаем город и, остановив машину, пешком бежим к освобожденной окраине, к домику, над крыльцом которого поднят красный флаг. Это комендатура. Через домик то и дело летают снаряды, посылаемые противником и из старой крепости, что на реке, и из внешнего кольца. Мы обосновываемся у коменданта Приходько — маленького, деятельного, расторопного украинца… Остаток вечера бродим по улицам, переходя из одной части в другую по дорогам, пробитым саперами прямо сквозь стены домов. Ночевать возвращаемся в комендатуру.

Ночь на этот раз выдалась на редкость тихая, и мы, бросив на пол полушубки, отлично выспались. А перед рассветом где-то восточнее завязывается вдруг густая пулеметная перестрелка. Комендант, подняв с полевой сумки курчавую голову, встревоженно вслушивается.

— Он, гад! — определяет он наконец. — Не иначе, пошел в контратаку.

Мы начинаем торопливо надевать валенки, еще хранящие уютное печное тепло. Но с Ловати возвращается посланный туда боец и докладывает, что это не контратака. По льду через реку на эту, освобожденную, сторону бежала большая группа «цивильных», и по ним немецкие пулеметчики и минометчики открыли огонь из крепости… Есть убитые, много раненых. Тех, кто уцелел, удалось попрятать в подвалах домов. Комендант крутит один, другой, третий телефоны. Из всех трех полков вызывает машины, санитаров.

Фадеев тем временем принял решение идти на Ловать. Комендант протестует: нельзя, уже рассвело. Каждую точку близ Ловати из крепости держат на прицеле. Фадеев упорствует. Комендант начинает сердиться и просто не пускает. Тут происходит то, чего я меньше всего ожидал. Писатель, который до сих пор держался со всеми необыкновенно просто, вдруг преображается так, что комендант мгновенно вытягивается перед ним по стойке «смирно».

— Прошу вас, товарищ капитан, не превышать своих полномочий, — холодно произносит Фадеев тоненьким голосом. — Понятно?

— Слушаюсь, товарищ бригадный комиссар! — отвечает комендант и даже стукает валенком о валенок.