Силуэты

— Голубчик мой, — говорил он, покашливая, — я в авиации профан. Воздушное путешествие — это очень тяжело?.. Вы знаете, голубчик, у меня сомнения — как я все это перенесу. Лететь не надо бы. Врачи запрещают. Но я все-таки вот лечу… Как-никак бёрнсовский фестиваль. Для этого можно рискнуть. И они так трогательно, так настойчиво меня приглашали, эти самые организаторы, — просто по земле стелились…

Он стоял, тяжело опираясь на вопросительный знак своей трости, грузноватый, растерянный, и красивая молодая женщина — жена его сына, летевшего вместе с нами, старательно кутала его шею теплым мохнатым шарфом.

Что греха таить, кошки заскребли у меня на душе. А вдруг? Всякое бывает. Пронеси, господи, хотя бы через первый отрезок пути до Копенгагена.

Введенный под руки в самолет все теми же заботливыми и суетливыми дамами, к которым, вероятно, по корпоративному женскому чутью присоединилась и стюардесса, Самуил Яковлевич был бережно опущен в кресло, еще раз окутан шарфами и кашне, и наказы беречься, вовремя ложиться спать, и, не путая, принимать лекарства, перебил лишь вой прогреваемых моторов.

По старой военной привычке не терять в пути времени даром, я уснул сразу же, как только самолет поднялся в воздух. Но вопреки обыкновению проснулся необычайно быстро: кто-то энергично, сильной рукой тряс меня за плечо.

— Голубчик, извините, один, только один вопрос… Вы в авиации свой человек, — возле моего кресла стоял Маршак; шуба, шарфы, боярская шапка и палка с крючком — все это валялось на его кресле, а он стоял преображенный, крепкий, коренастый, энергичный, даже моложавый. — Ведь, кажется, они положили наш багаж в передний отсек? Ведь так? Ведь правда? Я не ошибаюсь?

Мы летели на самолете ИЛ-12, где багаж действительно клали в переднем отсеке, сразу же за пилотской кабиной.

— Там чемоданчик из крокодиловой кожи. Маленький безобидный такой чемоданчик. Голубчик, вы в авиации свой человек, у вас все летчики друзья, как нам достать этот чемоданчик, а? Вы его сразу узнаете — небольшой, крокодиловой кожи. Это сейчас очень важно. И вам, как мне кажется, ничего не стоит уговорить летчиков дать нам этот чемоданчик, ведь вы же написали повесть о летчике…

Уразумев наконец, что от меня хотят, скажу прямо, без особого удовольствия я подтвердил, что чемоданчик крокодиловой кожи, вероятно, достать действительно можно. Но зачем? К чему возиться? Мы же часа через два будем в Копенгагене.

На широком лице Самуила Яковлевича появилось прехитрейшее выражение, отчего лицо еще больше помолодело.

— В этом чемоданчике крокодиловой кожи, голубчик мой, у меня коньячок. Чудесный армянский коньячок, «Двин». Четыре звездочки. Мне кажется, сейчас самая пора пригубить хороший коньячок… Ведь я не ошибаюсь, нет? Ведь на этот счет в авиации нет каких-нибудь предрассудков?

Предрассудков в авиации на этот счет не было. Бутылка была извлечена из чемоданчика крокодиловой кожи и прогуливалась по всему салону. Пассажиры пришли в отличное настроение, и я больше всех, ибо видения сердечных приступов, нитроглицерина, свинцового гроба — все, что обступало меня на аэродроме, исчезло, сгинуло после пары рюмок. Передо мной был совсем другой, незнакомый, веселый, жизнерадостный Маршак, с жизнерадостной скороговорочкой, с юношеской озорцой, и веселые чертики, теперь уже не таясь, прыгали в его близоруких глазах за толстыми стеклами очков.

Вот с этим-то, новым для меня, Маршаком, обаятельным и жизнерадостным, совсем не похожим на расслабленного, избалованного старика, каким он выглядел в окружении заботливых дам на аэродроме, мы с профессором Елистратовой и сыном Маршака, инженером, которого Самуил Яковлевич звал Маршак-юниор, и совершили двухнедельное путешествие по бёрнсовским местам Шотландии и Англии. Это путешествие сейчас, много лет спустя, вспоминается как одна из самых интересных поездок.

Обаяние Маршака, умевшего чувствовать себя отлично в любой незнакомой среде, однако не сливаясь и не теряясь в ней, создавало вокруг нашей маленькой группы атмосферу тепла и доброжелательства. Поэта на британских островах знали. Его, как старого друга, приветствовал и знаменитый современный шотландский поэт Хью Мак-Дермит, которого считают современным Бёрнсом, и шахтеры из копей Аира — поклонники своего великого земляка, знающие наизусть его стихи, и знаменитые шотландские винокуры, столетиями держащие в своих руках секрет приготовления виски «Белая лошадь» и «Лонг Джон», и мэр столицы Шотландии, и герцог Эдинбургский, устроивший прием в честь участников фестиваля в своем дворце. У всех находились для Маршака слова восхищения. Его просили снова и снова читать свои переводы, и «Неистовый Хью», как зовут в Шотландии Мак-Дермита, во время одной совместной телепередачи брякнул в эфир, что ни одному английскому поэту до сих пор не удалось так хорошо и тонко почувствовать и перевести шотландские стихи Бёрнса, как Маршаку на далеком от шотландского русском языке. Выступление это, переданное по всем Британским островам, вызвало бурный отклик телезрителей. Вопросы. Недоумение. Возмущение. Восторги.