Сильвандир

Несмотря на то что накануне мышка совершенно безнаказанно бегала по комнате и Роже обращался к ней с ободряющими словами, теперь она долго колебалась, прежде чем двинуться вперед. Сперва она спрятала свою мордочку, затем снова высунула ее, потом опять спрятала; наконец маленький зверек, соблазненный крошками, рассыпанными на полу, и успокоенный неподвижностью узника, быстро проскользнул в камеру и тут же остановился, точно напуганный собственной дерзостью; но вскоре, убедившись в том, что ей никто не грозит, мышка принялась с аппетитом хрустеть крошками, забавно морща мордочку, подпрыгивая на месте, то опуская, то поднимая лапки; эти смешные ужимки сильно забавляли Роже, он никогда не предполагал, что мышь может оказаться столь уморительным зверьком.

К несчастью, шевалье, сидевший неподвижно как статуя, вдруг ощутил судорогу в левой ноге. Он непроизвольно сделал резкое движение, и мышка поспешно юркнула под дверь.

И тут Роже подумал, что только в двух случаях он мог бы последовать ее примеру: если бы он сам был такого размера, как щель, или если бы щель была такого размера, как он.

Понятно, что лишь одна из двух этих возможностей лежала в пределах досягаемости. Уразуметь это было нетрудно.

Шевалье, как мы уже говорили, отличался в высшей степени аналитическим умом, поэтому он задал себе следующий вопрос: «Каким способом можно сокрушить деревянную дверь?» И сам себе ответил: «Двумя способами: с помощью железа и с помощью огня».

Раздобыть инструмент из железа было невозможно.

Раздобыть огонь было очень трудно, но все-таки возможно.

И Роже остановился на втором способе.

— Я должен раздобыть огонь, — проговорил он вслух.

К сожалению, пожаловаться на холод он при всем желании не мог, ибо лето было в самом разгаре. И шевалье прекрасно понимал, что у него не хватит терпения дожидаться зимы; к тому же до тех пор коменданту могла прийти в голову мысль перевести узника в другую камеру.

Вот почему Роже принялся размышлять над тем, как ему раздобыть огонь.

В тот же вечер план его созрел.

Часов в девять солдату, который прохаживался по коридору, показалось, будто он слышит стоны; он прошел из конца в конец галереи и удостоверился, что стоны доносятся из камеры, где был заключен шевалье д'Ангилем.

В десять часов вечера, во время первого обхода часовых, солдат доложил о своих наблюдениях караульному офицеру; тот подошел к двери и убедился, что часовой прав. Жалобы и стоны доносились с той стороны, где помещалась камера Роже, а так как никакой другой камеры там не было, то и сомнений быть не могло: стонал и жаловался именно шевалье д'Ангилем.

Позвали тюремщика.

Он пришел, отпер дверь камеры и увидел, что узник лежит на кровати и корчится от жестоких болей в животе. Послали за тюремным врачом, тот осмотрел больного и прописал липовый отвар: чай в ту эпоху еще не вошел в употребление.

На следующий день Роже не вставал с постели и по-прежнему жаловался на боли в животе, по его словам, внутри у него все горело. Тем не менее в два часа дня он поел овощного супа, который ему принесли из кухни самого коменданта. Но, едва проглотив этот суп, шевалье снова принялся стонать; когда врач опять вошел в его камеру, узник объявил, что уверен в том, будто его хотят отравить.

Врач тотчас же дал Роже противоядие, но, как и предполагал достойный эскулап, никакой отравы в пище, которую давали заключенному, обнаружено не было.

Тем не менее Роже продолжал настаивать на том, что он жертва отравления, и заявил, что лучше умрет с голоду, но впредь не станет принимать никакой пищи, кроме той, какую сам себе приготовит.

Шевалье сдержал свое слово и даже не притронулся к ужину; когда надзиратель на следующее утро принес заключенному завтрак, он увидел, что вчерашний ужин так и стоит на столе.

Наступил час прогулки, и Роже сказал, что хочет пройтись; однако ему ответили, что теперь прогулка происходит в другое время. Тюремные власти опасались, как бы шевалье, встретившись на площадке с другими заключенными, не вздумал пожаловаться им на то, будто его хотели отравить, а они, чего доброго, могли бы поверить этой клевете.

Вот почему за ним пришли только в пять часов вечера. Уже больше суток Роже ничего не ел, он был очень бледен и, видимо, сильно ослабел: на площадке он едва держался на ногах, так что пришлось принести для него стул. Так он и просидел на стуле все время прогулки.

Возвращаясь в свою камеру и проходя через склад, расположенный перед нею, шевалье вдруг почувствовал себя дурно, хотя и не лишился чувств; слабым голосом он пожаловался на то, что ему не хватает воздуха, и его подвели к окну.