Сильвандир

— Ах, вы меня погубили! — вскричал злополучный граф. — И губите уже вторично; в первый раз вы заговорили со мною в Фор-л'Евеке; когда комендант обнаружил, что вы пытались бежать, он, видимо, подумал, что я ваш сообщник, и меня перевели сюда. А теперь вы вторично заговорили со мной, и меня, конечно, отправят в одиночную камеру, откуда я уже никогда больше не выйду.

Стало слышно, как отпирают первую дверь.

— Однако, граф… — начал Роже.

— Замолчите, сударь, ради Бога, замолчите! Тише, ни слова больше! Я вас не знаю, я с вами никогда не разговаривал, я вас в жизни не видел.

И, завернувшись в одеяло, граф д'Олибарюс, уткнулся носом в стену.

Но злосчастный узник ошибся в своих мрачных предположениях: в камеру к ним пришли просто для того, чтобы поставить походную кровать для его товарища по заключению.

Такая забота доставила большое удовольствие д'Ангилему, он был бы и вовсе доволен своим положением, если бы мог прочесть письмо от Кретте, которое все время нащупывал в своем кармане; однако, пока расставляли кровать, стражники не отходили от него; впрочем, это продолжалось недолго, но когда они вышли из камеры, то унесли с собою свечу.

Шевалье уже решил, что избавился наконец от их присутствия, как вдруг один из надзирателей вернулся, притворил дверь и сказал:

— Кстати, вновь прибывший именуется отныне «заключенный номер сто шестьдесят девять».

— Черт побери! — пробормотал Роже. — Кажется, после графа д'Олибарюса в замок его величества прибыло уже десять новых жильцов.

И он улегся, утешая себя мыслью, что если Бастилия заполняется с такой быстротой, то ее старожилов вскоре начнут выставлять за дверь или же заведут общие камеры на восемь, а то и на десять человек; в первом случае это должно было привести к исполнению самого заветного желания Роже, а во втором — доставить ему, по крайней мере, хотя бы некоторое развлечение.

С этой приятной мыслью шевалье и уснул, сжимая в руке письмо маркиза де Кретте: он решил прочесть его, как только в его темницу проникнет первый солнечный луч.

Но человек — в несчастье, как и в счастье, — не может ничего заранее предугадать. Роже спал так крепко, как спят люди совершенно счастливые и всем довольные, и проснулся лишь поздно утром. Он только с трудом вспомнил, где находится. Вид графа д'Олибарюса, который, сидя на своем ложе, собственноручно пришивал кисточку к своему ночному колпаку, и вовсе сбил шевалье с толку; но, оглядевшись вокруг и порывшись в памяти, Роже сообразил наконец, что он в Бастилии.

Затем все подробности вчерашнего вечера всплыли у него в голове, и он припомнил, что сопровождавший его мушкетер незаметно сунул ему в руку письмо от Кретте, которое он до сих пор так и не сумел прочесть; вспомнил он, что заснул с этим письмом в руке, решив прочитать его на рассвете.

Роже вздрогнул при мысли, что мог потерять письмо; он поспешно принялся искать его и, к счастью, нашел у себя под подушкой.

Письмо от Кретте состояло из нескольких строк:

«Я знаю, что тебя переводят из Фор-л'Евека в Бастилию, и при помощи Кло-Рено (он, как ты знаешь, лейтенант серых мушкетеров) пересылаю тебе эту записку. Твоя жена пока еще не отыскалась; хоть я и боюсь привести тебя в отчаяние, все же не скрою: по-моему, она имеет прямое касательство к тому, что тебя заключили под стражу. Руаянкур в милости еще больше, чем когда-либо прежде, и по тому, как со мной разговаривали, когда я хлопотал о твоем освобождении, я убедился, что удар тебе нанесен именно оттуда. Утверждают, будто в твоих бумагах нашли написанную твоей рукой песенку, где высмеивалась госпожа де Ментенон; должно быть, это одна из тех песенок, которые ты нам пел в Сен-Жермене. Так что, сам понимаешь, только твоя жена могла совершить это мелкое предательство.

Вот почему мы ничего не в силах сделать для твоего освобождения. Постарайся бежать и мчись прямо ко мне. Для тебя уже приготовлены два или три костюма, они изменят твой облик; ты будешь скакать днем и ночью и уже через сутки очутишься за границей».