Сильвестр

— Тогда вот что… Тогда вот что мы сделаем, Алексей Фёдорович. Собору, что благословением своим в будущем феврале будет утверждать новый Судебник наш, представим мы заодно и вопросы наши царские… Мол, доколе нам терпеть то поругание святой веры христианской, те бесчинства и непотребства, что творятся сейчас в церквах и монастырях по всей нашей земле? И пристало ли по вере нашей святоотческой монастырям землёю владети, и вотчины прикупать, и к себе принимать взаклад и на помин души, и деньги в рост давать, и людей к себе переманивать из сёл и деревень окрестных и дальних и на пашню у себя сажать? А вопросы те пусть составит Сильвестр. Он лучше знает, как с попами да с чернецами говорить…

…И вот сидел он теперь, царь, государь московский, у себя в Верху, в опочивальне своей, один. И смотрел в бессилии и злобе на длинный пергаментный свиток, свисавший у него с колен. И опять душила его тоска.

Нет, не было на том Освящённом Соборе ни угроз, ни проклятий, к чему он так готовил себя. Смирно сидели чины церковные, потупив взор и понурив головы, кряхтели, вздыхали, а иной раз и сморкались в рукав, и слёзы утирали с глаз своих тайком в ответ на попрёки и укоризны царя. «Ох, непорядки великие! Ох, срам и поношение нам, грешным! Зашаталось православие, заколебалась вера святоотческая в людях московских… А всё потому, что священство российское долг свой по Бозе стало забывать, лёгкой жизни ищет! Иной какой поп и Писания не знает, и службу путает, и пьян по все дни — а люди смотрят, дивятся: нешто то и есть пастырь духовный, Богом нам данный, за души наши ответчик? Нет, прав, прав государь — надо наконец и строгость употребить, очистить и церкви Божьи, и монастыри от скверны духовной, от блуда, и пьянства, и любостяжательства, и от невежества горького, потому что всему православному христианству оттого один соблазн…»

И постановил тот Освящённый Собор, прозванный людьми московским Стоглавым: службу всю и чин церковный держать по старине, и двуперстное знамение, и сугубую аллилуйю, и хождение посолонь повсеместно утвердить и впредь сомнений в том никаких не допускать. А церковное устроение чтоб было благообразно, чисто и непорочно; а священники чтоб уговаривали детей своих духовных чаще ходить в церковь, особенно по воскресеньям и по праздникам; и должно священникам в церквах являть собою пример всякой добродетели, благочестия и трезвости; а на пирах, во всенародном собрании и на всяких мирских беседах должно священникам духовно беседовать и Божественным Писанием поучать людей на всякие добродетели; а праздных слов, кощунства, сквернословия и смехотворения отнюдь бы сами не делали и детям своим духовным то делать запрещали; где же будут гусли, и гудошники, и потехи хульные, от этих игр бесовских священники должны удаляться, а сами на них отнюдь не дерзать. А в корчмы им не входить, и которые священники, дьяконы либо монахи станут по корчмам ходить, упиваться, и по дворам скитаться пьяные, и сквернословить, и драться, то таких бесчинников хватать и заповедь на них царскую брать.

А ещё строго-настрого запретил Освящённый Собор злые ереси, и чернокнижие, и тайную ворожбу: рафли, шестокрыл, астрономию, задей, Аристотелевы врата. А пуще всего запретил он новоявленную ересь чёрную, душегубительную — воронгай. И было на том на всём согласие полное и царя, и бояры его, и митрополита, и епископы, и всех иных духовных чинов. Но как начал царь розыск свой, каким таким обычаем монастыри столько земли к себе в державе его прибрали и пристало ли им той землёй владеть и из службы царской её выводить, — заскучал, закручинился Стоглавый Собор.

Обо всём поведали святые отцы в те дни царю, всё вспомнили, ничего не забыли — и Божественное Писание, и предания святоотческие, и обычаи славные в других народах и странах христианских. И никогда доселе не приходилось ему слышать столь многие величания и славословия его царскому имени, и мудрости, и доблестям державным его. «Тебя, государя, Бог вместо себя избрал на земле и на свой престол, вознесши, посадил. Тебе поручил Он милость и живот всего великого православия!»- пел Макарий- митрополит. «Тобою, государем пресветлым, крепка Русская земля, тобою, помазанником Божьим, утверждается святая наша вера христианская, и церкви Божий, и монастыри. Имя твоё, державный царь, всякий день на устах и первого вельможи твоего, и страдника убогого, и всех богомольцев твоих — и белого духовенства, и чёрного, и святых затворников в самых дальних лесных скитах», — вторил ему владыка новгородский, а за ним и троицкий архимандрит, а за ними и другие многие голоса.