Сильвия

Все были того мнения, что Сильвия переучилась, что она знала больше, чем следовало. И поэтому семья навела справки и выбрала самый аристократический, самый дорогой пансион в Нью-Йорке, в котором Сильвия должна была завершить свое образование. Мы подошли теперь к началу светской карьеры Сильвии и урокам Леди Ди, которая, почувствовав в свои девяносто лет упадок сил, пожелала передать своей внучатной племяннице свой богатый светский опыт.

Леди Ди была одной из самых изысканных фигур Юга, одна из редких женщин, посещавших балы и вечера в возрасте, когда могла бы быть бабушкой и прабабушкой. Я видела ее портрет в восемьдесят пять лет – в шелковом бальном платье вишневого цвета, с кружевным воротником, с брильянтовой диадемой на белоснежных волосах, падавших на лоб мелкими завитками и собранных сзади пышным узлом. Представьте ее себе в кресле для инвалидов, но все с той же изысканной прической, рассказывающей Сильвии про свои девичьи годы и роняющей, как бы вскользь, – и так ловко, что девушка никогда не догадывалась об истинном ее намерении, – отдельные замечания из области стратегии и тактики женского искусства.

– Жизнь коротка, – говорила Леди Ди, – а грядущее неизвестно. Женщина цветет один только раз, и надо уметь использовать этот короткий миг цветения. Задача женщины состоит в том, чтобы быть в центре общества и событий, а чтобы достичь этого, надо уметь влиять на мужчин и покорять их себе. Говорят, что мужчины – сложные и даже странные существа. Это заблуждение. Управлять ими вовсе не трудно. Наоборот, очень легко. Горе лишь в том, что большинство женщин выполняют свою задачу с закрытыми глазами, вместо того чтобы пользоваться мудрым опытом, который женский пол накапливал долгими веками.

Старая тетка учила Сильвию науке кокетства. Я много читала о состязании полов, разыгрываемом в большом свете, но никогда не допускала и мысли, что участники этой игры могут так взвешивать, так обдумывать каждый свой ход, как требовал этот убеленный сединами знаток жизни. Она даже выражения боевые употребляла: «Щит женщины, дитя мое, – это невинность. Ее острейшее оружие – наивность. Вернейший способ рассеять сомнения мужчины – это говорить ему правду. Тогда вы можете быть уверены, что он вашим словам не поверит».

Леди Ди сообщала мельчайшие подробности этого искусства: как увлечь мужчину, как давать ему свое слово и не давать в то же время полного согласия, как держать его в надлежащем градусе, умело пуская в ход ревность. И игры этой нельзя было прекращать после свадебного обряда, когда большинство женщин по неразумию своему складывают оружие. «Женщина и спать должна в полном вооружении», – говорила Леди Ди. Она не должна показывать мужу, как сильно она его любит, она всячески должна стараться казаться ему чем-то исключительным, чем-то недоступным и держать мужа в таком душевном состоянии, чтобы одна улыбка ее казалась ему величайшим счастьем. «Женщины нашего рода, – серьезно и веско говорила старуха, – славятся умением держать под башмаком своих мужей, они даже никогда не скрывали этого. И я слышала от деда вашего, генерала, что мужчине даже хорошо быть под башмаком, только бы башмак этот был прекрасным».

Как видите, Сильвию усиленно дрессировали перед вступлением в свет. Наибольшее, однако, внимание обращалось ее близкими на то, что они называли «невинностью». В тех местах жили пылкие, необузданные, грубые люди, совершались преступления, самые удивительные, самые ужасные истории, какие только можно вообразить. Но когда в этих событиях присутствовал любовный элемент, они тщательно скрывались от Сильвии. Один только раз табу было нарушено. Случай этот произвел на Сильвию огромное впечатление. Дочь одного из соседей убежала с молодым человеком, и домашние с ужасом, понижая голос, говорили, что она ехала с этим человеком в спальном вагоне и, вместо того чтобы обвенчаться до путешествия, они обвенчались лишь после путешествия.

Младший из братьев майора, дядя Мандевиль, шагал по веранде и возбужденно (он был полупьян, чего Сильвия тогда еще понимать не могла) говорил о согрешившей чете:

– Застрелить бы его следовало, застрелить, как собаку, следовало бы этого негодяя.

И вдруг остановился перед испуганным ребенком. Он был гигантского роста, и голос его гремел, как орган. Опустив свои руки на плечики Сильвии, он торжественно произнес:

– Детка, я хочу, чтобы ты знала, что я готов жизнью моей защищать честь женщин нашего рода. Поняла меня, детка?

И Сильвия с благоговейным страхом ответила:

– Да, дядя Мандевиль.

Достойный джентльмен был так растроган собственным благородством и отвагой, что слезы выступили на его глазах. И, распаляя свои возвышенные чувства, он патетично продолжал:

– Моей жизнью! Моей жизнью! И помни, что гордость Кассельменов в том, что в роду их не было ни мужчины, нарушившего слово, ни женщины, покрывшей позором свое имя.