Сильвия

Теплый воздух был напитан запахом цветов; я решил не идти дальше, дождаться здесь рассвета и улегся на густо разросшийся вереск... Проснувшись, я мало-помалу начал узнавать места, где ночью совсем заблудился. Слева длинной полосой тянулась стена монастыря Сен-С., по другую сторону долины, на Ратном холме, видны были выщербленные развалины древней твердыни Каролингов. Неподалеку от нее, над купами деревьев, рисовались на небосклоне высокие обветшалые строения Тьерского аббатства с узкими плоскостями стен в стрельчатых и крестообразных прорезях. Дальше — готический замок Понтарме в кольце рвов, полных, как некогда, водой, где вскоре заиграли первые лучи солнца, а к югу вздымалась Турнельская башня и, на первых монмелианских взгорьях, — четыре Бертранфосские башни.

Эта ночь была мне отрадна, я думал только о Сильвии; все же вид монастыря невольно навел на мысль, что там, быть может, живет Адриенна. В ушах все еще отдавался утренний зов колоколов — он-то, вероятно, и разбудил меня. Мне даже взбрело в голову влезть на самый высокий камень и заглянуть в монастырский двор, но я тут же одернул себя — это было бы кощунством. День все разгорался, он прогнал бесплодное воспоминание, оставив в моем сердце лишь нежно-розовое лицо Сильвии. «А ну-ка, разбудим ее»,— подумал я и зашагал назад, в Луази.

А вот и деревня — к ней привела меня тропина, бегущая вдоль леса: не больше двадцати домишек, увитых виноградом и ползучими розами. Прядильщицы, ранние пташки, все в красных платках, трудятся, сидя перед какой-то фермой. Сильвии среди них нет: она, можно сказать, стала настоящей барышней с тех пор, как научилась плести тонкие кружева, ну а ее родители по-прежнему просто добропорядочные крестьяне... Я поднялся к ней в спальню, и никто не счел это зазорным. Сильвия давно уже встала, уже взялась за работу, коклюшки мелодично позвякивали над зеленой подушкой у нее на коленях.

— Ах вы ленивец! — такими словами она встретила меня, улыбаясь своей обворожительной улыбкой.— Только что изволили проснуться, так ведь?

Я рассказал, как ночь напролет блуждал по лесу, натыкаясь на каменья. Сильвия даже снизошла до нескольких сочувственных слов.

— Но если вы не очень устали, я снова потащу вас на прогулку. Давайте навестим сестру моей бабушки в Отисе.

Не успел я ответить, как она уже вскочила, пригладила перед зеркалом волосы и надела простенькую соломенную шляпку. Глаза ее светились простодушной радостью. И мы отправились в Отис, шли берегом Тевы, лугами, где пестрели маргаритки и лютики, потом опушкой сен-лоранского леса, иногда, сокращая путь, переходили вброд ручьи, продирались сквозь заросли. На деревьях свистели дрозды, с веток, на ходу задетых нами, резво вспархивали синицы.

Случалось, мы чуть не наступали на цветы барвинка, столь милые сердцу Руссо; их раскрытые чашечки синели меж удлиненных супротивных листьев, а ползучие стебли этих скромных лиан то и дело останавливали мою и без того осторожно шагавшую спутницу. Равнодушная к памяти женевского философа, она искала в траве душистую землянику, а я тем временем рассказывал ей о «Новой Элоизе» и наизусть читал отрывки из нее.

— По-вашему, это красиво? — спросила она.

— Это выше всяких слов!

— Лучше, чем Август Лафонтен?

— Намного трогательнее.

— Правда? Ну, тогда я должна прочесть эту книгу. Скажу брату, когда он поедет в Санлис, чтобы купил мне ее.

И я продолжал цитировать Сильвии «Элоизу», а она — собирать землянику.

Глава шестая ОТИС

Мы вышли из лесу на опушку, густо поросшую пурпурной наперстянкой; Сильвия составила из нее огромный букет.

— Это для тетушки, — сказала она. — Вот обрадуется: букет так украсит ее спальню.

Еще немного наискосок по долине — и мы будем в Отисе. Отливала голубизной гряда холмов, что тянется от Монмелиана к Даммартену, на одном из них виден был шпиль отисской колокольни. Мы снова слышали журчание Тевы, бегущей меж камней и глыб песчаника и совсем узкой здесь, вблизи своего истока, где она покоится, разлившись в луговине озерцом, обрамленным ирисами и шпажником. Мы быстро добрались до Отиса. Домишко тетушки был сложен из неровных кусков песчаника и сверху донизу увит плетями хмеля и дикого винограда; овдовев, она жила одна, ее владения сводились к клочку земли, которую помогали ей обрабатывать соседи. Что сделалось со старушкой при виде внучатой племянницы!

— Добрый день, тетушка, — сказала Сильвия. — Вот перед вами ваши дети. И они голодные, как волки. — Она нежно поцеловала ее, положила ей на руки сноп цветов и только потом вспомнила, что не представила меня. — Это мой ухажер.

Я тоже поцеловал тетушку, и она сказала:

— А он недурен! И блондин к тому же.

— У него красивые волосы и очень мягкие, — сказала Сильвия.

— Ну, это быстро проходит, но покамест у вас есть еще время, — заметила тетушка. — И ты брюнетка, так что он тебе к лицу.