Сильвин из Сильфона

«БуреВестник», «Только правда!»

…Многие интересуются: почему я сменил по отношению к нашему мэру гнев на милость? Почему теперь называю его честным и принципиальным? Почему воздаю ему хвалу и всячески одобряю все его начинания? И это после всех тех ушатов грязи, которыми я окатил его в предвыборные дни? Уж не из-за финансовой ли поддержки, которую недавно оказало правительство города нашему многострадальному изданию? Отвечаю: СВОБОДА мне дороже во сто крат! Поверьте, никогда не был и не буду послушным попкой, участвующим в пропагандистских шоу за горсть корма! И разве не убедились вы на десятках примеров в абсолютной НЕЗАВИСИМОСТИ и НЕПОДКУПНОСТИ как нашей газеты, так и меня лично? Сколько раз мы отказывались от щедрых «пожертвований», сколько раз нам, да что говорить, непосредственно мне, угрожали! Но ИСТИНА дороже!..

…Жуткие события, которые потрясли наш город, заставили меня переосмыслить происходящее…

Сантьяго Грин-Грим

Спустя месяц, однажды, потерянной ночью, в одном из самых, угрюмых, кварталов Сильфона, который даже милицейские машины старательно объезжали стороной, у приготовленной под снос жилой башни появилась на редкость жуткая фигура. Лил дождь, фигура, прихрамывая на одну ногу, целеустремленно двигалась, хлюпая по лужам мимо куч старого строительного мусора и брошенных котлованов, а за ней неотступно следовала устрашающего вида черная собака, едва различимая в окружающем мраке.

Наконец под козырьком подъезда фигура остановилась, и сейчас же вспыхнула молния, на мгновение осветив мокрого до нитки хоббита, одетого во что попало, а также его лицо, натянутое на угловатый череп — старое, в шрамах, вмятинах и глубоких морщинах, с разорванным ухом да еще и в потешных очках с пластырем на одной из стекляшек.

Ну вот, Сатана, если я ничего не перепутал, мы на месте, — сказал щербатым ртом Сильвин собаке. Породистый ротвейлер изящным движением корпуса стряхнул с плотно прилегающей шерсти дождевую влагу и поспешил обнюхать все вокруг. Возле входной двери он насторожился и с беспокойством оглянулся на человека. Тот кивнул:

Я понял: там, за дверью, кто-то есть. Сейчас посмотрим.

В неосвещенном холле дома, посреди разрухи и хлама, дремал на стуле боевик с автоматом Калашникова на коленях. Сильвин его узнал — один из бывших телохранителей Германа — и с завидным спокойствием прокрался мимо. Собака задержалась, проявив интерес к газетному свертку, хозяин зашипел на нее и она поспешила следом.

Стены внутри дома красовались немыслимыми художествами, где самыми невинными были веселые наброски мужских и женских гениталий. Под ноги то и дело попадались гниющие тряпки и подсохшие фекалии. Проходы загромождали выломанные двери и груды кирпича от разрушенных перегородок.

Лифты оказались отключены, открытые кабины были безнадежно изуродованы вандалами, но далее Сильвин обнаружил лестницу и стал с грузной отдышкой по ней подниматься, останавливаясь после каждого пролета. Сатана терпеливо сопровождал его, вежливо сдерживая свое физическое превосходство.

Башня, словно живое существо, была насквозь пропитана острыми ностальгическими воспоминаниями о былом величии, о ярко освещенных прихожих, теплых комнатах, работающем водопроводе и пылающих газовых конфорках, о бывших жильцах, которые много лет наполняли этажи звуками своей жизни и шумом умилительных забот. Сильвин, по обыкновению чувствуя то, что не дано уловить другим, читал историю брошенного дома, как открытую книгу, и знал уже все о его жизни — от первой сваи и череды суетных новоселий до экстренного списания из-за чудовищной ошибки архитектора и затем тяжкой старости, в одиночестве и разрушительных болезнях, с крысами и слоняющимися по лестницам мародерами и наркоманами.

На девятом этаже Сильвин услышал отзвуки грубых мужских голосов, свернул в коридор и, поплутав по тоскливым закоулкам, приблизился к продырявленной во многих местах двери, сквозь которую пробивались колючие струи света. Он открыл, вернее, сдвинул перекошенную дверь в сторону, бросил собаке: Жди меня здесь, — и вошел, как к себе домой.